Под знаком Рыб (сборник)

– Вы берите вот эти пачки, а я возьму вот эти, и понесем их вашим подопечным. А что касается этого господина – как его там? – ах да, господина Гебхарда Гольденталера… нет, извините – Гольденталя, который якобы меня ждет и которого вы в связи с этим пожалели, то я полагаю, что он уже нашел чем ему заняться. Мы же с вами сейчас, милая сестра Ада, поспешим в дорогу, пока не зашло солнце, и вы откроете мне ворота, введете меня в ваш дом и покажете мне ту книгу, о которой рассказывали. Но откуда это недоверие на вашем лице? Вы боитесь, что меня не впустят? Клянусь могилой матери, что, если мне не дадут войти, я распластаюсь на пороге вашего убежища и не сдвинусь с места, пока мне не откроют двери. Вы опечалены? Вам грустно? Вам тяжело? Если из-за меня, то не стоит. Этот день для меня прекрасней всех дней, поистине всех дней, которые я прожил на свете, и то, что я услышал от вас сегодня, прекрасней всего, что я слышал со дня… со дня… Извините, я так растерян, что даже не знаю, с какого дня. О, поглядите, поглядите, оно уже заходит, заходит! Это я о солнце говорю, о солнце! Насколько солнце на закате красивее, чем на восходе! И подумать только – неужели нужно двадцать лет сидеть в тени мудрости, чтобы под конец изречь такую премудрость?

4

Они оставили за спиной город и пошли рядом, он – широкими шагами, она – семеня мелкими шажочками. Он – не переставая возбужденно говорить, она – изредка вставляя отдельное слово, больше похожее на вздох. Обычно те, кто знал, откуда она, старались держаться от нее подальше, и она сама тоже сторонилась людей, чтобы не наводить на них страх. Страшатся люди всего чуждого и незнакомого и бегут от его тени. Но Адиэль Амзе был сильно возбужден и поэтому не замечал и не чувствовал, что прохожие отшатываются от них и избегают встречи. Однако, пройдя немного, он вдруг остановился и повернулся к своей спутнице:

– Не помните ли вы, сестра Ада, закрыл ли я за собой? – Он положил на землю книги, которые нес, и обнаружил, что ключ у него в руке. Он засмеялся: – Оказывается, я все время несу ключ вместе с книгами и даже не чувствую его. Эта забывчивость – она, наверно, из-за тяжести книг. Ах да, помолчи же наконец! – вдруг одернул он себя. Все это время он точно бредил наяву: ему чудилось, будто он читает эту таинственную Книгу Хроник, а собственная болтовня мешает ему понимать прочитанное. Из-за этой книги он забыл все остальное: и свою собственную книгу, над которой трудился двадцать лет подряд, и того господина, который собирался ее опубликовать.

Час спустя они подошли к дому прокаженных.

Не знаю, через какие ворота он вошел туда и сколько времени ему понадобилось, чтобы получить разрешение войти. Куда тяжелей обстояло дело с самой Книгой. Она была настолько покрыта засохшим гноем, что даже прокаженные гнушались брать ее в руки. Впрочем, поскольку я не знаю всех деталей, а домысливать не люблю, то оставлю все сомнительное и вернусь к тому, что безусловно. А безусловным было то, что он пришел вместе с сестрой Адой в дом прокаженных, приложил все необходимые усилия и в конце концов получил разрешение туда войти. На входе на него навесили фартук, закрывавший все тело от подбородка до ног, а потом извлекли из хранилища скрытую там Книгу Хроник и положили перед ними со словами: «Будьте осторожны, к ней нельзя прикасаться».

Он смотрел на это сокровище так жадно, что глаза его распахнулись чуть не на половину лица, смотрел долго, пока, не выдержав, не бросился ее открывать, но его тотчас остановили, сказав: «Нет-нет, подождите!» – и натянули ему на руки специальные перчатки, туго завязав их, чтобы они не сползли, и строго-настрого запретили прикасаться к книге без перчаток, а потом перечислили все наказания, которые предусмотрены для тех, кто пренебрегает этими предостережениями, и вдобавок поведали разные были и небылицы, чтобы вконец напугать его и предостеречь от легкомысленного отношения к здешней болезни. Не знаю, услышал он все это или нет, но зато твердо знаю, что его глаза, прикованные к Книге, раскрывались все шире и шире, так что заняли теперь уже все лицо, а может, даже и немного больше. Стало ясно, что он нескоро уйдет отсюда, и потому ему отвели особое место в саду среди деревьев, поставили там стол и стул для работы, и прикрепили к нему одного из служителей.

С того дня Адиэль Амзе ежедневно сидел там и корпел над каждой буквой, над каждым словом, над каждой строкой и над каждой страницей, а служитель все это время стоял рядом и переворачивал страницы, потому что сам Адиэль, одержимый своей страстью, мог забыть об осторожности. А ведь книга наверняка была заражена от прикосновений множества листавших ее зараженных рук, и похоже было, что и написана она была не на пергаменте, а на коже какого-то умершего прокаженного, и не чернилами написана, а гноем.