Под звездою Москвы

То состояние крепости и бодрости, которое теперь было в нем, ему казалось выше и благороднее, чем счастье. В счастьи есть довольство и неразлучный с довольством страх, что мгновенно пройдет, минует. Соприкосновение же с великим, негибнущим и вечным наполняет готовностью противопоставить всем возможным испытаниям и еще неведомым страданиям свою израненную непоколебимость и свою жадную решимость дальше делать и делать, вновь и вновь создавать, вновь подниматься и всегда вновь воскресать.

Матье ощупью дошел до выхода. В передней, в полутьме зашевелилась тень. Его окликнул Иохим:

— Ты уже выходишь, Матье? Так быстро?

— Я готов.

— Ты все решил, Матье?

— Да, все решил.

— Да когда же? Я и не успел еще уйти. Что же ты решил, Матье?

— Надо делать то, что делать надо. Идем.

«Этот человек не знает сомнений, — подумал Иохим, — как я ему объясню, почему я никуда не ушел и оставался все время здесь?»

— Идем, Иохим. Мне еще до рассвета предстоит одно дело.

Матье подумал, что ему надо до нападения на эшелон разыскать Альберта и казнить его за измену.

Иохим же попросил не торопиться, остаться еще немного; раньше рассвета эшелоны не тронутся.

Иохим открыл дверь в чулане под лестницей и позвал кого-то, там дожидавшегося.

— Иди.

Из темноты ступил на порог комнаты Альберт.

Иохим же вышел на улицу, оставив братьев наедине друг с другом.

Матье узнал брата по шагам.

Матье сухо кашлянул. Альберт знал, что у брата это было знаком, что он не хочет говорить, а хочет слушать. О, как он, Альберт, знает все в любимом старшем брате и как он, теперь оступившись, любит в Матье его спокойную силу. О, с каким открытым сердцем он сейчас расскажет брату о всех своих муках, признается во всех своих ошибках и будет просить его дать ему новые силы для борьбы. О, как будет рад Матье, что и Альберт станет вместе с ним в ряды тех, кто не примирился с иноземным владычеством.

Альберт обо всем этом решил, сидя в подземельи под сводами родного дома. И вот теперь наступила минута их настоящей встречи и их настоящего слияния.

Но Альберт не успел начать говорить, как Матье подошел к двери, запер ее, а ключ положил к себе в карман. Матье сделал это все с тяжелой медлительностью. Альберт мог это видеть и заметить. Альберт же не видел и не заметил. Иное занимало Альберта в эту минуту: отчужденность и жесткость брата, которую он уже успел почувствовать.

Альберт ушел бы, не стал бы говорить, если бы сейчас не решался для него вопрос о жизни со своими или о смерти в отчуждении от своих и безотрадном одиночестве.

Поэтому Альберт переборол себя, остался и заговорил. Но заговорил не так, как хотел вначале, не так искренне, как говорил с братом в детстве и не с таким глубоким и простым раскаянием, каким было полно в эти минуты его сердце.

— Видишь, я сам пришел к тебе, Матье.

— Если б сам не пришел, я бы отыскал тебя.

— Но я пришел же. Я раскаиваюсь, Матье. Ты слушаешь меня, Матье? Или, может быть, не хочешь слушать? Я говорю, а ты занят чем-то другим, роешься в карманах и что-то ищешь. Я подожду, когда найдешь.

Альберт замолчал. Матье возмутился:

— Начал говорить, — говори.

— Я прошу простить мою минутную, всего минутную, слабость. Вот ты опять занялся чем-то в карманах. Скажи прямо, что не хочешь слушать… меня… Что это ты вынул?

Матье закричал:

— Продолжай!

— Я вижу, может быть, я не так сказал, — хорошо, пусть будет иначе, не минутную слабость, а ошибку… И это тебя тоже злит? Ну, не ошибку, а мое паденье. Я искренне говорю: паденье. Но я надеюсь, что я не успел принести вреда!..

Матье раздраженно вскочил.

— Надеешься?

Альберт продолжал:

— …большого вреда. А если успел, то отныне я положу искупить…

Матье перебил брата, его раздраженье прорвалось:

— И как ты смеешь «надеяться», что не принес вреда. Молчи! Я тебе говорю — молчи! Если ты не понимаешь, что ты сделал, значит, ты не живешь с нами одним и тем же чувством. Молчи! Ты знаешь мой характер. Станешь оправдываться, будет для тебя хуже.

Но Альберт попытался продолжать. Матье снова закричал:

— Молчи!

Альберт замолчал. Матье подождал несколько мгновений: будет брат пытаться говорить или будет молчать. Альберт молчал. Матье еще выждал.

— Теперь послушался. Вот так хорошо. Сядь. Я тебе говорю: сядь. И слушай! Меня теперь слушай, а не свои слова. Ты спрашиваешь, что я искал в карманах, что вынул. Посмотри. Видишь? Это — нож. Я хотел тебя убить. Я… тебя! Это ты можешь понять? До какого же горя ты меня довел. А я ведь тебя любил не меньше, чем я любил Ренэ и Марике.

Матье остановился на минуту. Он хотел откашляться, но это вышло похожим на сорвавшийся стон. И этот стон привел Матье в то отчаянное бешенство, которое было ему свойственно в минуту вспыльчивости. Он подбежал к двери, стал искать ключ, — не нашел его, толкнул ветхую дверь могучим ударом и закричал: