Подарок от Гумбольдта

– Что же ты собираешься сделать? – спросил добрый, отзывчивый, озабоченный друг Чарли Ситрин.

– Завтра мы приедем в Нью-Йорк, и я просто потеряюсь. Нет, я люблю Гумбольдта, но больше с ним не могу. Говорю тебе это, чтобы ты был в курсе. Вы же привязаны друг к другу. Тебе придется ему помочь. У него есть кое-какие сбережения, но… Хильдебранд уволил его. Правда, он получил грант от Фонда Гуггенхейма.

– Я даже не знал, что он подал заявление.

– Куда от только не обращается… Погоди, он смотрит на нас из кухни.

За медной сеткой застекленной двери, как диковинный улов в рыбачьих сетях, шевелилась грузная фигура Гумбольдта.

– Желаю удачи, – сказал я напоследок.

Кэтлин пошла к дому. Ее ноги утопали в травяной майской поросли. По солнечной лужайке, пересеченной тенями ветвей кустарника, лениво брел кот. Бельевая веревка вдруг лопнула, на свободном конце, как знак похоти, повисли чулки бедной Кэтлин. Веревка не выдержала Гумбольдтова взгляда. Он подошел ко мне и спросил, о чем мы говорили.

– Отвяжись, а? Не устраивай психологическую мелодраму, – отбился я.

Я предвидел, что случится, и мне стало страшно. Надеялся, что они вот-вот погрузятся в свой «бьюик» (он стал еще больше походить на замызганный военный автомобиль из армейского соединения на Флиндерс-Филд) и уедут, оставив меня наедине с тираном Лэмптоном, с поправками к пьесе, с пустынным побережьем Атлантики.

Но Флейшеры остались на ночь. Гумбольдт почти не спал. Всю ночь под его весом скрипели деревянные ступени задней лестницы. Придя утром в кухню, я обнаружил пустую полулитровую бутылку «Бифитера», которую они привезли в подарок. На полу кроличьим пометом валялись ватные затычки от пузырьков с таблетками.

Случилось так, как я и предполагал. Кэтлин сбежала от мужа в «Ресторации Рокко» на Томпсон-стрит. Гумбольдт был вне себя. Кричал, что она у Маньяско, что тот прячет ее в своем номере в гостинице «Эрл». Он раздобыл где-то револьвер и колотил рукояткой по двери номера, пока не полетела щепа. Маньяско позвонил портье, тот – в полицию, и Гумбольдт едва успел смыться. На другой день он поймал Маньяско на Шестой авеню, напротив магазина Говарда Джонсона. Молодого человека спасла группа гомиков, выдающих себя за портовых грузчиков. Они сидели в кафе за мороженым с содовой, увидели побоище и, выскочив, скрутили Гумбольдту руки. Стоял яркий солнечный день, из окон полицейского участка на Гринвич-авеню высунулись арестантки. Они визжали от восторга и пускали серпантин из рулонов туалетной бумаги.

Гумбольдт позвонил мне в Коннектикут.

– Чарли, где Кэтлин?

– Понятия не имею.

– Чарли, мне кажется, ты знаешь. Я видел, как вы разговаривали.

– Разговаривали, но она мне ничего такого не сказала.

Он положил трубку. Потом позвонил Маньяско.

– Мистер Ситрин? Ваш друг угрожает мне. Придется прибегнуть к помощи полиции.

– Что, в самом деле припекло?

– Вы же знаете, людей заносит, даже помимо их воли, и тогда что вам остается?.. То есть что остается мне? Я звоню, потому что он угрожает мне от вашего имени. Говорит, вы со мной разделаетесь, если он не сумеет. Как его кровный брат.

– Лично я вас пальцем не трону… Может, вам лучше все-таки уехать на какое-то время?

– Уехать? Я только что приехал в Нью-Йорк. Из Йеля. – Я все понял. Он начинал свою карьеру. Он долго к этому готовился. – «Трибюн» предложила мне испытательный срок в качестве рецензента.

– Догадываюсь, что вы сейчас испытываете. У меня самого скоро премьера на Бродвее. Первая.

Когда мы с Маньяско встретились, он оказался тяжеловатым, круглолицым, молодым только по количеству прожитых лет, настроенным выдвинуться в культурном мире мегаполиса. Такого на мякине не проведешь.

– Ничто не заставит меня уехать из Нью-Йорка, – сообщил он. – Я заявлю о нем как о нарушителе общественного порядка.

– Ну и что, вам нужно мое разрешение?

– Но такой поступок по отношению к известному поэту не прибавит мне веса в городе.

Помню, я тогда сказал Демми: «Маньяско боится, что окажется в контрах с культурными кругами, если обратится в полицию».