Подлинная жизнь мадемуазель Башкирцевой

короток, что она против обыкновения не успела закрутить даже маленького курортного

романчика.

Дедушка болен: он нем и практически неподвижен. Она использует лежащего больного

для своих набросков. Рисует его в подушках с полузакрытыми глазами, сетуя, что трудно

рисовать все эти белые подушки, белую рубашку, белые волосы - белое на белом.

Как-то утром, когда она собирается в мастерскую, к ней присылают слугу сказать, что

дедушке стало хуже. Женщины плачут, лишь у нее хватает сил хладнокровия, чтобы

оставаться возле старика до самого конца.

“Я оставалась там до конца, стоя на коленях, то проводя рукой по его лбу, то щупая пульс.

Я видела, как он умирал, бедный милый дедушка, после стольких страданий... Во время

службы, происходившей у самой постели, мама упала мне на руки, ее должны были

унести и уложить в постель. Его положили на постель, нескладно прибранную; эти слуги -

ужасны, они делают все это с каким-то особенным рвением, при виде которого делается

тяжело. Я сама уложила подушки, покрыв их батистом, окаймленные кружевом, и

задрапировала шалью кровать, которую он любил - железную - и которая показалась бы

бедной другим. Я убрала все кругом белой кисеей; эта белизна идет к честности души, только что отлетевшей, к чистоте сердца, которое перестало биться. Я дотронулась до его

лба, когда он уже охладел, и не чувствовала при этом ни страха, ни отвращения...

Атмосфера представляет ужасную смесь цветов, ладана и трупа. На улице жара, и

пришлось закрыть ставни.

В два часа дня я принялась писать портрет с покойного, но в четыре часа солнце перешло

на сторону окон; нужно было прекратить работу, это будет только эскиз...” (Запись от 29

августа 1878 года.)

Картина, нарисованная ей в изданном дневнике достаточно эпична и элегична, все крайне

трогательно и благопристойно; на самом деле вокруг покойника кипят нешуточные

страсти. В воронку этих нешуточных страстей затянуты все домашние. Не зря ее мать с

нервным припадком укладывают в постель.

Пьяный, как всегда, дядя Жорж дебоширит, наполняет дом площадной бранью, не забывая

при этом щупать кухарку и выясняя у нее, сможет ли она сшить такие брюки, как у него.

Он скандалит с братом Николаем, который приехал в Париж, чтобы проститься с

умирающим отцом. Жорж не может взять в толк, как старик мог оставить его дочери Дине

ренту в пятьдесят тысяч франков и при живом отце назначить опекуном дочери ее тетку, госпожу Башкирцеву. Дело доходит до рукоприкладства, когда его пытается утихомирить

священник. Священник грозится придать его анафеме.

Когда отца отпевают в церкви, Жорж устраивает скандал и там. Через несколько дней он

снова появляется в доме Башкирцевых, требуя нового дележа наследства в его пользу.

Скандал кончается безобразной дракой, разорванным платьем госпожи Башкирцевой.

Муся, видя, что мать ее выглядит тоже не лучшим образом, обзывает ее базарной

торговкой и зовет на помощь слуг. Пьяного Жоржа выводят, а Мария собирается подать

жалобу префекту полиции с просьбой об аресте и депортации из страны Жоржа Бабанина, но мать снова устраивает истерики, она не хочет выносить сора из избы.

А в дневнике от всего этого клубка недостойных приличных людей страстей остается

лишь запись:

“Реальная жизнь есть гадкий и скучный сон...” (Запись от 30 августа 1878 года.)

Да с чего она страдает? Запись сама по себе, вырванная из контекста жизни, наводит на

мысль о беспочвенно страдающей душе, о человеке, который больше выдумывает свои

страдания, чем имеет их в реальности. Но как мы теперь знаем, это совсем не так.

Единственное, что ее радует, так это одобрение со стороны художников, которое она

получает в мастерской. При этом она понимает, что Бреслау, с которой она постоянно себя

сравнивает, опережает ее в мастерстве. Башкирцева хвалит соперницу, но не забывает

похвалить и себя. Корит она себя лишь в том, что поздно поступила в мастерскую и

отстает от Бреслау.

“Из Бреслау выйдет крупная художница, настоящая крупная художница, и если бы вы еще

знали, как я взыскательна в своих суждениях и как я презираю всякие бабьи протекции и

все их обожания к Р. потому только, что он, пожалуй, и действительно красив...” (Запись

от 21 сентября 1878 года.)

Девушки в мастерской почти все поголовно влюблены в Тони Робера-Флери. (В изданном

дневнике он возникает то под полной фамилией или именем, когда запись приятна для

него, а то и под буквой “Р”, когда запись сомнительна). Достаточно взглянуть на

фотографию Тони, чтобы понять, что он действительно красив. Все влюблены в него,

кроме тех, кто влюблен в самого Родольфа Жулиана. А это, прежде всего, Амелия Бори-

Сорель, которая занимается у него несколько лет. У самой Марии Башкирцевой предмета

воздыхания пока среди художников нет. Видимо, она еще не мыслит себе избранника из

этой среды, в ней четко разделяются понятия брака и искусства, которым она занимается.

Это разные социальные ступени.

Она рассуждает на тему брака и приходит к выводу, что “замужество - единственная

дорога для женщины; если у мужчин есть тридцать шесть шансов, то у женщины только

один, как “зеро” в банке. Но “зеро” иногда выигрывает...”