Подметный манифест

- Вот, Николаша, что нам потребно, - Левушка указал на дверь, как бы завершающую собой огромную подкову. - Вот отсюда можно попасть за кулисы.

- На кой нам туда?

- А как ты полагаешь, для чего вся сия трагедия затевается? Коли наш князь желает нечто сообщить публике со сцены, то он и сам там, - Левушка указал на дверь. - Я знаю, там у актеров уборные есть, кладовые, чуланы разные, я бывал…

- А петиметра куда?

Это был нешуточный вопрос. Коли отпустить Вельяминова - так он, поди, подымет переполох. Тащить же его с собой - тоже опасно. Левушка это прекрасно понимал и задумался на несколько довольно трудных для него мгновений. Хотя он и был любителем всего изящного, хотя душа его желала плавать в разноцветных волнах и всплесках клавикордной музыки, однако разум немедленно намекнул, что жизнь оного петиметра немного стоит, когда речь идет о заговоре бунтовщиков…

И тут же в спор вмешалась честь. Но выступила она с довольно странным, как потом понял Левушка, заявлением. Честь забеспокоилась о чистоте клинка дворянской шпаги. То есть, догадайся поручик Тучков прихватить с собой подходящий нож, честь промолчала бы - все-таки тут речь шла о верности присяге и защите Москвы от самозванца. А тут она возмутилась - невозможно порешить человека шпагой кроме как в благородном поединке!

То же самое происходило и в голове у обер-полицмейстера. Только он, как особа менее возвышенной натуры, подумал не о шпаге, а о пистолете. Был бы нож - иное дело, а выстрел произведет мало того что опасный, так еще и преждевременный шум.

Архаров и Левушка посмотрели друг на друга столь выразительно, что даже вертопрах Вельяминов сообразил, что у них на уме.

- Да вы что это?! Да вы!… - воскликнул он, являя собой образ отчаяния: дыхание отяжелело, глаза вылезли на лоб, смыслу в них не осталось вовсе.

- Молчи, дурак, - тихо сказал Левушка. - Молчи, Христа ради… Николаша, может, мы его в ложе запрем? Свяжем и запрем?

- Брыкаться начнет, - отвечал Архаров. - Бабье переполошит. Да и нечем. А что, Тучков, там ведь купидонов с небес на веревках спускают?

По взгляду Левушка понял, что Архаров имеет в виду таинственный закулисный мир.

- И точно, - отвечал он. - Идем, Вельяминов. Моли Бога, чтобы нашлась для тебя прочная веревка.

Недоросль рухнул на колени.

Тут из-за изгиба коридора послышались шаги, голоса, медлить было никак невозможно, Левушка распахнул дверь, а Архаров за шиворот втащил туда Вельяминова.

Оказались они в полумраке - где-то горела свеча, но далеко и высоко. Почти сразу от двери вверх вели четыре ступеньки, и Вельяминов первым делом рухнул на них. Но не заорал, а зашипел.

Обер-полицмейстер вздернул его на ноги и бок о бок с ним поднялся на малую площадку, от коей начинался короткий черный коридор. Справа была стена, слева же - нечто наподобие высоченных ширм.

- Дальше куда? - спросил Архаров.

- Ради Бога, Николаша, стой и не двигайся, не то как раз выскочишь на сцену, - прошептал Левушка. - Заместо купидона… Пропусти-ка…

Он проскользнул вперед, прижимаясь спиной к стене, заглянул куда-то, повернулся к другу, прижал палец к губам - и беззвучно исчез.

- Куда ж тебя девать? - спросил недоросля Архаров. - Хоть бы чулан сыскать, запереть тебя, сударь, что ли…

- Что я вам плохого сделал, Николай Петрович? Я ж вам гнилого слова не сказал…

- Не сказал, так скажешь. Да и не мне.

- А коли я слово дам?

- Гнилое, что ли?

- Господин Архаров, я дворянин и шпагу ношу, - дрожащим голосом сообщил недоросль. - И слово свое держать обязан…

- Ты-то?

И тут на Архарова накатило. Он редко с кем-то говорил о своих подчиненных. Внутренняя жизнь Рязанского подворья не то чтобы скрывалась от света - а просто он полагал, что посторонним знать о ней следует поменее. Но, держа за ворот дорогого кафтана этого двадцатилетнего простодушного петиметра московской выделки, волей-неволей нюхая окружающие его ароматы, сладкие и навязчивые, обер-полицмейстер не выдержал.

- Тебя, сударь, коли помнишь, мои молодцы спасли. Они, сударь мой, колодники, и на каторгу лишь потому отправлены не были, что чума помешала. Так они слово держат, им я верю. Ты же и понятия такого не имеешь, чтобы сказать - да так же и поступить. Неоткуда в тебе быть понятию… И про дворянство-то свое ты лишь с перепугу вспомнил. Ты не русский дворянин, ты французская обезьяна.

Очевидно, и до Архарова кто-то потчевал недоросля такими кумплиманами - скорее всего, тетушка Хворостинина, любившая его неразумно и по-московски, без галантонностей, желавшая наставить на путь истинный. Архаров понял это по тому, как промолчал Вельяминов.

Тут появился Левушка и бесшумно подбежал к обер-полицмейстеру.

- Там Горелов бесится, - прошептал он. - Время начинать, актерку нигде сыскать не могут! Прямо в короне пропала!

- Ну, Дунька, ну, лихая девка, - только и мог вымолвить Архаров. - Тучков, напомнить не забудь - как кончится эта околесица, возьму ее на содержание, и экипаж ей будет, и все…

- Но, Николаша, Горелов там один.

- Как это - один?