Подметный манифест

- Ваша милость, я в театре расспрашивал - нигде более в Москве про самозванца трагедий не играют, - сказал Клашка. - И не собираются. А это, сказывали, давешнее сочинение господина Сумарокова. Когда-то раньше его на театре играли, а теперь - нет.

- Трагедия про самозванца, говоришь? - Архаров взял тетрадку и сунул в карман кафтана. - Ну, ладно.

Вечером, вернувшись на Пречистенку, он первым делом пошел навестить секретаря.

Саша сидел в постели с обмотанным горлом и держал на коленях какую-то очередную астрономию.

- Молчи и слушай, - приказал Архаров. - Вот трагедия. Прочитай внимательно, сделай экстракт. Молчи, не говори, коли что - кивай или мотай башкой.

Саша кивнул, взял тетрадку, раскрыл и тяжко вздохнул.

- Ты чего? - забеспокоился Архаров.

- Это еще почище Тредиаковского будет… - просипел Саша.

Сию фамилию Архаров знал - и, хотя сам подавно не читал трудов Тредиаковского, смысл сравнения понял: весьма увесисто, с древними словесами, и человеку нынешнего времени уразуметь затруднительно.

Саша собрался с силами, трагедию прочитал, и утром к фрыштику Архарову принесли записку. Она гласила: надобно послать кого-то из слуг в книжную лавку и узнать, подлинно ли трагедия о самозванце напечатана, как это делается с иными трудами Сумарокова; коли напечатана - купить, поскольку иные места Сашу несколько смущают.

Архаров, почти не удивившись - тетрадка уже казалась ему очень подозрительной, - пошел к секретарю. Меркурий Иванович, сидя на краю постели, отпаивал того каким-то декохтом, изготовленнм из сока черной редьки, и Саша уже мог говорить более внятно.

- Гляньте, Николай Петрович, - Саша показал вымаранные строчки. - Кто-то сию трагедию переделывать взялся. Вон, я разобрал:

Зла фурия во мне смятенно сердце гложет,

Злодейская душа спокойна быть не может.

- Не враки, чистая правда, не может, - согласился с незримым стихотворцем Архаров. - Чего ж ее вымарывать?

- Вот и я рассуждаю - для чего? Только, Николай Петрович, тут такая тонкость - эти строчки из преогромного монолога Димитрия Самозванца. Он в сей пьесе главный и единственный злодей - и сам себя злодеем на каждой странице честит!

- Уж так ли на каждой?

- А вот! - Саша показал еще на две вымаранные строчки. - Я и эти разобрал. Извольте:

Я к ужасу привык, злодейством разъярен,

Наполнен варварством и кровью обагрен…

- Наполнен варварством? - переспросил Архаров.

- Именно так, Николай Петрович. И все сии кумплиманы Димитрий сам себе говорит. Такая диковина.

- Ну так и неудивительно, что кто-то разумный эту дурость замазал, - решил Архаров. - Так сам о себе говорить может разве что умалишенный… надо за Матвеем послать, он намедни про спятивших рассказывал, может, чего присоветует.

- Сообразно логике человек, взявшийся вычеркивать из трагедии явные глупости, должен хотя бы самые крупные заметить, - сказал Саша. - А вот, извольте, что не просто оставлено, а обведено чернилами и сбоку знак «нота бене».

- Какой знак?

- «Нота бене», сиречь по-латыни - «заметь хорошо».

И Саша прочитал четыре строки из первой же речи самозванца:

Российский я народ с престола презираюИ власть тиранскую неволей простираю.Возможно ли отцем мне быти в той стране,Котора, мя гоня, всего противней мне?

- Но и тут вымарано, - добавил Саша. - Неведомый правщик замазал два слова - «мя гоня». И далее постоянно те же диковины - одно вычеркнуто, иное - «нота бене». Вот я и хочу докопаться - что за притча? Но для того мне нужно иметь подлинное сочинение господина Сумарокова.

- Пошли Никодимку в книжную лавку, - сказал Архаров. - А сам из кровати - ни ногой. Потом доложишь. Меркурий Иванович, я Матвею записку отправлю, когда придет - ни капли не наливать, хоть бы в ногах валялся и помирал. Да уж, кстати о покойниках…

- Жив, ваша милость, - отвечал домоправитель. - Все дивятся, а он жив. Пробовали в рот ему теплый бульон вливать - верите ли, проглотил. Костоправ, что Марфа Ивановна прислала, сказывал - позвоночный столб не посередке поврежден, а что-то там отломилось. Может, обломок сам понемногу с места сдвинется и станет неопасен. А шевелить нельзя.

- Он хоть разумеет, что тут за ним ходят, лечат его, помереть не дают? - спросил Архаров.

- Что-то он разумеет, хоть и немец.

- Ты уверен, что немец?

- Сдается, так. Я нарочно ему по-немецки песенку спел, так у него слеза выкатилась.

Архаров по этому поводу имел свое особое мнение: Меркурий Иванович петь любил, имел в своей комнате флейту и спинет, заучивал все модные песенки, вот только слушать его можно было лишь при особо благожелательном к нему отношении. Возможно, кучер просто обладал чутким к музыке ухом…

Тут вспомнился Левушка, от которого давно уже не было ни строчки. И Архаров почувствовал, что известие от приятеля уже совсем близко, уже летит к нему, но вряд ли будет очень приятным…

* * *