Марго очнулась от своих мыслей и тоже стала рассматривать интерьер помещений. Она обратила мое внимание на предметы старинной утвари, расставленной в нишах и на подоконниках, напоминающие о старорусском быте. На стенах висели деревянные, потемневшие от времени половники, в углах помещения стояли грабли и метлы. На полках — старые медные самовары и утюги. Они создавали особый деревенский колорит, не вязавшийся с черными фраками официантов. Было ощущение, что здесь все перевернуто с ног на голову: крестьяне в лаптях сидят за столом в окружении предметов деревенского обихода, а господа дворяне их обслуживают.
«Вот так, наверно, должны выглядеть «слуги народа», — подумал я, — о которых так много нам рассказывали в школе».
Солянка продолжала остывать.
«Хотелось бы поесть ее горячей, — подумал я, — пока она не стала застывать жиром на губах».
В этот момент я увидел нашего официанта выходящего из подсобки. Видимо у него была иная цель, но встретившись со мною взглядом, он сделал вид, что ударил себя ладонью по лбу и вернулся обратно. Через секунду он уже торжественно направился ко мне с ложкой, завернутой в белую бумажную салфетку.
— Извините-с, забыл! — сказал он, кладя ее передо мной и собираясь уйти.
Радуясь, что наконец-то смогу отведать первого блюда, я вдруг с ужасом осознал, что нет самого главного! Успел снова его остановить:
— А хлеб-то у вас есть?
— Ну да, — сказал он, — но вы же не заказывали!
— А что в вашем ресторане хлеб нужно заказывать?
— У нас нужно и можно заказывать все! — он почтительно склонился и затем, мотнув головой закидывая чуб, направился от стола.
— Черный, пожалуйста, — успел я крикнуть ему вдогонку.
Марго улыбалась. Она глядела на меня и ждала смогу ли я себя перебороть и попробовать солянку без хлеба. Сдержаться я не смог.
Когда я голоден, то могу проглотить все что угодно. Правда, к моему приходу в квартире практически ничего не остается, и мне приходится готовить снова. Соседки, словно лазучие тараканы, уничтожают все съестное, так что я всегда предварительно захожу в магазин.
Солянка оказалась неплохой. Но отхлебнув пару ложек, я все же решил не лишать себя удовольствия присоединить к ее вкусу кисловатость ржаного хлеба.
Марго продолжала молчать. Она подперла кулаком подбородок и рассматривала посетителей. Меня радовало, что она не пристает ко мне с расспросами и не докучает женскими проблемами. Я подумал, что она относится к тому типу женщин, с которыми можно молчать. Сначала мне так не казалось.
В этот момент Марго принесли суши. На деревянной подставочке несколько аккуратно лежащих бугорков, которые показались мне похожими на личинки с разноцветными выгнутыми спинками.
— Я люблю запеченные, — сказала она, уловив мой любопытный взгляд.
Марго заполнила соевым соусом белый фигурный подсоусник и взяла упаковку с деревянными палочками. Сняв бумагу, легко разъединила палочки и вложила их в правую руку. Этим инструментом, как мне показалось, она владела не хуже японки.
Увидев мой удивленный взгляд, она рассмеялась:
— Это первое, чему меня научил Питер! Однажды, когда я еще училась в школе и жила в деревне, по телевизору увидела, как палочками едят суши. И решила непременно поехать в Санкт-Петербург поступать в институт.
— Ну и как, поступила?
— Нет. Провалилась на экзаменах. Зато у меня было предостаточно времени, чтобы научиться манипулировать этими палочками.
Я не выдержал и отхлебнул еще пару ложек солянки.
— Кто же тебя кормил? — спросил я.
— Первое время танцевала стриптиз в Конюшенном дворе.
— А ты умеешь? — откровенно удивился я, тут же подумав, что спросил совершеннейшую глупость. Ее ответ совпал с моим предположением.
— Все женщины умеют! — сказала она без нотки сомнения в голосе, и снова улыбнулась, — Когда кушать хотят.
Я усмехнулся.
Кто-то скажет про меня, что я импотент или извращенец — оправдываться не собираюсь. Меня не возбуждает стриптиз. Может, я не видел настоящего, но другого у нас в городе нет, и поначалу я неоднократно пытался насладиться этим искусством. Через некоторое время стал относиться к этому критически.
Вместо «эротической, сексуальной красоты женского тела» в наших клубах я вижу кривляющихся девчонок. Заученные движения и поглаживания оставляют равнодушными, в первую очередь, ее саму. Складывается впечатление, что ей уже давно надоело себя гладить, но так требует начальство.
Она даже не ощущает собственных поглаживаний — я вижу это по ее мимике. Она заводит глаза, когда рука уже перестает ласкать тело и хватается за шест. Облизывает губы, когда переворачивается. Она очень хорошо выучила все жесты и манипуляции со своими конечностями, но все перемешалось у нее в голове от усталости и окружающего скотства.
Скорее всего, ее кривляние даже унижает меня. Потому что она думает, будто бы меня уже пробил пот, и я не знаю, как унять свое волнение, а в штанах у меня надулся огромный пузырь.
Что бы с ней стало, если бы все глядящие на нее мужчины сняли штаны и показали свои висящие хвостики?