Подонок в моей постели

Если он пытается отвлечь меня от моих же аргументов, то проделывает отличную работу. Я с трудом моргаю несколько раз. Сосредоточься, Рэйчел. Какую там группу Алекс вечно высмеивает?

— Ах! Nickelback!

— Они не считаются. Вообще.

Я торжественно указываю на его лицо:

— Они богаты и дико известны. Даже я слышала о них.

— Они также ужасные музыканты, — он захватывает мою руку и отпускает её, проведя под поверхностью стола к расстоянию между нами.

Мои бёдра сжались, когда он скользнул своим пальцем между моих, сплетая наши руки вместе. Сосредоточенность — это борьба. Весь мой мир сократился до точки контакта между нами.

— Но у них, эээ, есть продажи и слава, поэтому, по вашим расчётам, они должны быть успешными.

— Не все популярные вещи хороши, очевидно, но рок — это классика. Это даже говорится в названии: классический рок.

— Пожалуйста, — моё тело не моё сегодняшним вечером. Я не привыкла быть преданной тем, на чём я построила карьеру. — Никто не узнает, кто все эти люди через двести лет, — но мои аргументы убеждают не так, как обычно.

— Ты также не можешь говорить, что «The Beatles» исчезнут. The Stones.

Он гладит пальцем заднюю часть моей руки, и я хочу, чтобы его палец гладил меня и в других местах. Я хочу этого так сильно, что это пугает.

Освобождаю руку и таким образом получаю капельку контроля над своими скачущими гормонами. Я уже скучаю по его теплу.

— Есть исключения из каждого правила, но по большей части? Никто не будет помнить их имён, и знаешь почему? Потому что музыкальные люди играют как жевательная резинка. Она хороша на вкус в течение минуты или двух, а потом он исчезает из памяти, и ты переходишь к чему-то новому. Это даже говорится в названии: жевательный поп.

Я улыбаюсь из-за того, что повторяю за ним. И я вознаграждена ответной ухмылкой.

— Ты милая, — он смотрит на меня, будто хочет поглотить.

— Я не заинтересована.

Он наклоняется так близко, что я могу вдохнуть его мускусный аромат.

— Нет?

Я не могу ответить. Во рту пересохло. Даже если бы смогла найти слова, то не смогла бы их выговорить. Я не в состоянии опровергнуть его. Я заинтересована. Независимо от того, как сильно я не хочу такой быть.

Дилан всё ещё близко, его горячее дыхание на моей шее:

— Хочешь знать, что нравится мне?

— Э…э, — я знаю, что хочу, чтобы он сказал. Это пугает меня.

Он удивил меня, отодвигаясь.

— Рок. Мне нравится рок. Он грубый и реальный.

Я смеюсь наполовину из-за нервозности, наполовину из-за его заявления.

— Нет, серьёзно?

— Это очевидно?

— У тебя определённо есть все рок-задатки, которые нужны.

Мягко говоря. Его вибрации подонка кричат «опасный», но я не убегу из-за этого.

Дилан протягивает свои руки вдоль верхней части кабинки, притягивая мой взгляд к его гладким мышцам.

— С этим что-то не так?

Я не уверена, имеет ли он в виду свой взгляд или выбор музыки. В любом случае вопрос возбуждает меня, и я не могу ответить.

Злая насмешка зажигается в его глазах, и он роется в кармане в поисках MP3-плеера и маленьких белых наушников.

— Обещай, что послушаешь хотя бы одну песню.

Опять этот командный голос.

— Хорошо.

Дилан осторожно засовывает наушники мне в уши. Покалывание распространяется по спине, когда его пальцы мягко касаются моего хрящика, и шум бара исчезает. Закрытые наушники с шумоподавлением.

— Сделай громче, — говорю я, зная, что тишина в моих ушах может означать, что звучу слишком громко.

— Ты уверена? Я бы не хотел разрушить эти классически настроенные инструменты, — он улыбается, когда увеличивает громкость.

Я поднимаю большие пальцы вверх, когда начинается музыка. Смелые хроматические удары в остинато, почти противоречивые… Интересно. Немного ударно-тяжёлые, но сводятся вместе красиво. Я вся обратилась в слух и закрыла глаза, чтобы лучше чувствовать ноты. К тому времени, когда певец начинает петь, мои пальцы чешутся от желания взять виолончель и присоединиться.

Голос певца знакомый, мечтательный и колючий, но имя ускользает от меня. Металл немного режет, а потом всё меняется. Зигзаги гармоний, и охи, и голос, который сдерживает эмоции, как будто всё попало в настроение певца, он поёт о потере. Может, не о потере, но о жаре, песке, мечтательной пустоте. Необычно.

Я разрывалась между любовью и ненавистью к его голосу. Он пронзает, и соблазняет, и раздражает, слишком резкий. Он не знает, чем хочет, чтобы это было, но потом ниже тот же ритм, тот же импульс сводит нас вместе в путешествии. Я не могу решить, песня звучит лучше с пением или без, но, когда она начинает замирать, я напрягаюсь, чтобы услышать больше, чтобы остаться в этом моменте.

Я открываю глаза, снимаю наушники и передаю их ему обратно.

— Это было хорошо, — потрясающе, на самом деле. — Кто это?

— Ты действительно не знаешь? — он смотрит скептически.

— Я действительно не знаю.

Он усмехается и качает головой, после выключения наматывая наушники вокруг плеера.

— Это то, как ты росла под музыкальный рок, голодала в современности и только кормилась классикой.

— Эти ребята новые и мощные?

Он потянул пальцы к своим волосам.

— Что ж. Ага. Свежее Бетховена в любом случае.