Подруги Высоцкого

Шепитько достала из папки аккуратно сколотые листочки с текстами Ахмадулиной.

Ты – человек!Ты баловень природы.Ты в ней возник, в ее добре, тепле.Возьми себе урок ее свободы.Не обмани ее любви к тебе!…………………..Твори и впредь, верши заботу эту!Повержен ты? Твоя печаль темна?

Но побежденный, ты вкусил победуНад ленью мышц, над скудостью ума!

– А теперь прислушайтесь еще к этим ее строкам. Особенно ты, Володя, – сказала Лариса и продекламировала: – «Вот человек, который начал бег// Давно, когда светало во Вселенной…» Нет, вот это: «Не вычислить, какой по счету век// Бежит он вверх и вдаль// К благословенной и заветной цели. // Но что за торжество манит его превозмогать пространство?..» — Она сделала паузу и, улыбнувшись, сказала: – Хотя, признаюсь честно, мне все-таки ближе твой, Володя, гениальный тезис: «Бег на месте общепримиряющий!» Вот почему ты должен здесь Беллино небесное парение заземлить, приблизить к тому, что происходит с этим ее бегуном…

Высоцкий был доволен:

– Спасибо. Но сначала будет проза: «Извечное стремление к гармонии! Считается, что в спорте человек достигает этого или стремится достичь. Но вы видели когда-нибудь бегуна в конце дистанции? Он почти в обмороке! Зачем? Чтобы прибежать первым. Может быть, это простое тщеславие?..» А песню я уже почти придумал, но она тоже будет почти прозаическая. Хотите, я покажу? «Марафон» называется…

Я бегу, бегу-бегу, бегу-бегу-бегу,               бегу-бегу, бегу-бегу, бегу-бегу,

               бегу, бегу-бегу, бегу…Марафон – долго, сорок километров,               так долго бегу…Я бегу, бегу, бегу, топчу,               скользя, по гаревой дорожке.Мне есть нельзя, мне пить нельзя,               мне спать нельзя ни крошки.Ну, а может, вот как раз, когда я бегу,               я гулять хочу у Гурьева Тимошки?

Так нет! Я всё бегу, бегу,               топчу по гаревой дорожке…Но гвинеец Сэм Брук обошел меняна круг!..

Дослушав до конца, Элем Климов кивнул: «Ну да, все верно. А потом рухнуть прямо на дорожку, как этот наш Пярнакиви, как тогда, на Олимпиаде, когда все подумали, что он уже никогда не встанет и прямо там сдохнет… Так, Гера?

– Примерно, – подтвердил Климов-младший. – Только это не Олимпиада была, а матч СССР – США по легкой атлетике. Мы с ребятами в архиве уже нашли кадры той кинохроники. С ума можно сойти, у Хуберта тогда было измождение организма, полное обезвоживание, солнечный удар! Но он добежал до финиша – и только тогда уже рухнул… Не могут у нормального человека возникать вопросы типа: «Что за торжество влечет его превозмогать пространство…»

– Спасибо, что не помер, да?

– Вот именно.

– Или – спасибо, что живой…

– Все-таки предлагаю выпить за здоровье именинницы, – сказал кто-то.

– Я – за, – поддержала Лариса, хотя практически не пила из-за перенесенной на ногах в молодые годы желтухи. Но компанию, тем не менее, никогда не портила.

В этот момент дверь приоткрылась, и в комнату заглянул улыбающийся Володя Васильев, за спиной которого подпрыгивала его жена Катя Максимова: «Привет! Что тут за заговор?! Ну-ка, колитесь! Там именинница уже мается, переживает… А ты тут за нее пьете?.. Нехорошо».

– И впрямь нехорошо. Все, заканчиваем, ребята, мы увлеклись, – Элем, вспомнив о своей режиссерской закваске, в один момент превратился в «хозяина площадки». – Большой театр уже пожаловал! Подъем! Вперед! К главному столу!

…Попозже, во время которого уже по счету перекура, Климов-старший вновь зацепил Высоцкого:

– Володя, так когда будут готовы стихи?

– Да я могу хоть сейчас, прямо отсюда поехать домой, к маме, где я ныне обретаю, и привезти все тексты, – тотчас предложил Высоцкий. – Хочешь?

Вмешалась Лариса:

– Да нет, сейчас неудобно. Можно позже. Белла просила еще попеть. Не разрушай компанию. Потом с Германом поедешь и все привезете. Мы вас будем ждать.