Подсказчик

Никла решительно шагнула к кровати, привлеченная зрелищем этой привилегированной агонии, столь отличной от скорбных образов, ежедневно представавших ей на Пристани. Подойдя совсем близко, она перекрестилась и повернулась к Горану:

– Я готова.

То, к чему она была готова, едва ли можно уместить в рамки протокола, и никакой суд присяжных не примет этого в качестве доказательства. Поэтому и прессе не следует об этом знать.

Борис и Стерн остались стоять возле закрытой двери. Сара Роза прошла в другой угол и прислонилась к стене, скрестив руки на груди. Никла уселась на стул у кровати. Рядом с ней примостилась Мила. А Горан встал с другой стороны, чтобы лучше видеть лица монахини и Рокфорда.

Монахиня сосредоточилась.

Врачи пользуются шкалой Глазго для оценки состояния комы. Путем трех простейших проб (открывание глаз, речевая реакция и двигательная реакция) можно установить степень нарушения сознания.

Образ шкалы в определении тяжести комы неслучаен: сознание больного и впрямь как будто спускается по лестнице, постепенно слабея, вплоть до полного угасания.

Если не считать недостоверных свидетельств тех, кому удалось выйти из этого состояния к сознательному восприятию окружающего мира, науке мало известно о том, что происходит с человеком в промежутке между бытием и небытием. Можно лишь с точностью утверждать, что вышедшие из комы спустились в лучшем случае на две-три ступеньки по этой лестнице, а их, как считают неврологи, ровно сто.

Мила не знала, на какой ступени находится Джозеф Б. Рокфорд в данный момент. Не исключено, что он здесь, в этом помещении, и даже может их слышать. Или же спустился так низко, что смог избавиться от своих призраков.

В одном она была уверена: Никле придется погрузиться в глубокую бездну, чтобы его отыскать.

– Ну вот, я уже кое-что слышу.

Никла положила руки на колени, и Мила заметила, что пальцы ее чуть сжались от напряжения.

– Джозеф пока здесь, – объявила монахиня. – Правда, очень… очень далеко. Но кое-что отсюда еще доносится до него.

Сара Роза бросила недоумевающий взгляд на Бориса. Тот неуверенно улыбнулся, но тут же погасил улыбку.

– Он страшно взволнован. Пожалуй, даже взбешен. Ему нестерпимо оставаться здесь. Он хочет уйти, но не может. Что-то держит его. И очень раздражает запах.

– Какой запах? – спросила Мила.

– Гниющих цветов. Он говорит, что не выносит его.

Все принюхались, ища подтверждения этим словам, но почувствовали только приятный аромат свежих цветов, стоявших на подоконнике в вазе.

– Попробуй разговорить его, Никла.

– Вряд ли мне удастся. Нет, он не хочет со мной говорить.

– А ты постарайся.

– Увы…

– Что?

Но монахиня не закончила фразы, а сказала вместо этого:

– Вроде бы он собирается показать мне кое-что. Да, точно. Он показывает мне комнату. Вот эту. Но нас в ней нет. И аппаратов, что держат его на этом свете, нет. – Никла напряглась. – С ним кто-то есть.

– Кто?

– Женщина. Очень красивая. Кажется, его мать.

Мила краем глаза увидела, что Лара Рокфорд заерзала в кресле и судорожно схватила новую сигарету.

– Что она делает?

– Он совсем маленький, Джозеф… Она сажает его на колени и что-то объясняет. Предостерегает от чего-то. Говорит, внешний мир может только сотворить с ним зло. А здесь он в полной безопасности. Она обещает защищать его и никогда не оставлять своими заботами.

Горан и Мила переглянулись. Именно так начался золотой плен Джозефа – с предостережения матери, отгородившей его от мира.

– Она говорит ему: из всех опасностей мира самая страшная – женщины. Женщины готовы отнять у него все, им нужны только его деньги. Они обманут, одурачат его. – И тут монахиня вновь повторила: – Увы…

Мила опять поглядела на Горана. Утром в присутствии Роша криминолог уверенно заявил, что ярость, со временем превратившая Рокфорда в серийного убийцу, исходила от того, что он не мог смириться со своей сексуальной ориентацией, поскольку кто-то, скорее всего мать, обо всем догадался и не простил его. Убивая своих партнеров, он избавлялся от чувства вины.

Но Горан, судя по всему, ошибся.

Монахиня отчасти опровергла его версию. Гомосексуализм Джозефа вполне согласовывался с фобиями его матери. Она явно знала обо всем и не упрекала сына.

Но тогда почему Джозеф убивал любовников?

– Я не могла даже пригласить подругу.

Все повернулись к Ларе Рокфорд. Дрожащими пальцами женщина сжимала сигарету и говорила, не поднимая глаз.

– Именно мать поставляла ему мальчиков, – сказал Горан.

– Да. – Лара кивнула. – И платила им.

Слезы вдруг брызнули из единственного здорового глаза, отчего ее лицо стало похоже на гротескную маску.

– Меня мать ненавидела.

– За что? – спросил криминолог.

– За то, что я женщина.

– Увы… – в который раз повторила Никла.

– Замолчи! – крикнула Лара брату.

– Увы, сестренка.

– Молчи!

Она вскочила, видимо не в силах сдерживать ярость. Ее губы и подбородок лихорадочно тряслись.