Подснежник (СИ)

— Мои, — вздохнул больной. — Мне снилось, что я опять здоров. Так тяжело после этого было проснуться и увидеть, что… это только сон… бесплотное видение…

— Ну, не печальтесь. — Женщина пошла открывать окно. — Сейчас позавтракаете, а потом к вам доктор зайдёт.

— Доктор? Этого ещё не хватало! И почему именно сегодня?

Ален терпеть не мог этого сухопарого докторишку, от которого до тошноты несло амальгамой медикаментов. Но он был почти так же неизбежен, как и недуг Алена: раз в месяц он появлялся в доме, неся за собой вереницу пугающих терминов и отталкивающих запахов, позвякивая инструментами в деревянном саквояже. Толку от него не было никакого и от обследования тоже. Больной и сам прекрасно знал, что болен, но приходилось мириться.

А в это утро отчего-то не хотелось.

— А отменить?

Мадам Кристи отрицательно покачала головой:

— Никак нельзя, господин Дьюар. Доктор уже здесь. Он внизу, беседует с господином Селестеном.

— О чём им беседовать? — ещё более хмуро спросил Дьюар. — Селестену с этим шарлатаном?

— Вы несправедливы к доктору, господин Дьюар, — укорила его домоправительница.

— Разве? И зачем он только каждый месяц сюда приходит! Мне его подтверждение о том, что я калека, ни к чему. Я это и так знаю. Уберите поднос, я не буду завтракать!

— Но, господин Дьюар… — Женщина была ошарашена его протестом.

— Никаких «но»! Унесите это отсюда! И пусть этот лекаришка сюда не показывается! — Ален даже стукнул кулаком по кровати.

Мадам Кристи упорхнула как испуганная птица.

Больной остался один. Тут ему стало немного совестно, что он был довольно резок с домоправительницей, и несправедливо резок. Но Ален оправдывал себя тем, что это на него так подействовало известие о приходе доктора. А в гораздо большей степени то, что с докторишкой о чём-то разговаривал Селестен.

Это взбесило Алена больше всего: вместо того чтобы подняться к нему и сыграть, он треплется о чём-то с этим шарлатаном, прикрывающимся знамёнами Эскулапа! Дьюар невольно поймал себя на мысли, что считает Труавиля практически своей собственностью, но пропустил этот упрёк совести мимо ушей.

Внутри у мужчины что-то зазвенело, и он, повинуясь какому-то внезапному наитию, схватил ручку и размашисто написал в тетради:

Какие странные рождает чувства

Огонь, который ревностью зовётся.

Ему всё мало. Он дотла сжигает

Всё…

Написав это, Ален уставился на четверостишие с недоумением, перечёл его ещё раз, и ещё… Неужели это он только что сам написал? Он никогда в жизни не писал стихов, а теперь сделал это с такой лёгкостью, точно был поэтом. Ему вдруг стало необыкновенно легко и одновременно тревожно. Легко — оттого что он так точно смог выразить своё состояние, а тревожно — оттого что он это чувствовал.

«Так не должно быть! Почему я его ревную?»

Наверное, потому что Селестен был для него единственной ниточкой, связывающей его с внешним миром, и он боялся, что она может оборваться из-за кого-то другого. Может, это и вправду так?

Ален бы над этим задумался, но ему помешали. Дверь отворилась, и в комнату вошёл доктор. Дьюар открыл рот, чтобы послать его куда подальше, но следом впорхнул юноша, и Ален промолчал. Он только нахмурился и отвёл взгляд от вошедших.

— Здравствуйте, господин Дьюар! — сказал доктор и звякнул свой саквояж на стул рядом с кроватью больного.

Селестен опустился на табурет возле фортепьяно, положил ногу на ногу, пристально посмотрел на Алена и произнёс певуче:

— Доброе утро, Ален!

— Доброе, — буркнул в ответ мужчина.

Труавиль сделал вид, что не замечает его дурного настроения, и слегка улыбнулся доктору:

— Ваше обследование не займёт много времени, доктор?

Доктор показал в улыбке — кривой гримасе, исказившей его лицо, — крысиные зубы и прошелестел, со скрипом раскрывая саквояж:

— Обычная процедура.

Дьюар ненавидел слово «процедура». Этот чёртов докторишка постоянно его употреблял. И буква «ц» в нём звучала как удар хлыстом.

Селестен сидел и рассматривал часы, висевшие в углу. Алену было бы легче, если бы юноша смотрел на него, но тот не смотрел. Дьюар с удовольствием сорвал бы раздражение на докторе, но Труавиль был тут, и Ален не решился.

Доктор приставил трубку к груди больного:

— Дышите!

Дьюар послушно потянул носом. Пахло подснежниками.

— Не дышите!

Селестен упорно смотрел на часы. И что он в них такого нашёл! Мужчине вдруг показалось, что юноша просто-напросто не хочет смотреть на него, избегает это делать и поэтому-то смотрит на стену так прилежно, точно ученик, который боится навлечь гнев учителя тем, что посмотрит куда-нибудь в сторону от предмета изучения… Длинная и занудная мысль, повергшая больного в смущение, близкое к отчаянью.

Вся эта докторская «процедура» заняла не больше четверти часа, но Дьюару показалось, что длилась она целую вечность. Как же он обрадовался, когда врач наконец-то собрал всё своё снаряжение и выдал что-то про необходимость свежего воздуха и витаминов.

Селестен повернулся в их сторону и кивнул доктору:

— Я за этим непременно прослежу.