Подвиг "тринадцатой". Слава и трагедия подводника А. И. Маринеско

— Родилась и росла я в небольшом городке Лохвице на Полтавщине, — вспоминала Татьяна Михайловна. — Семья была большая — три брата и две сестры. А время трудное — голодно, работы не найти. Была бы земля, так хлебопашеством занялись бы. Да где ее, землю-то, взять! Хорошо, что под Одессой жил у нас дядя. Вот и задумали всей семьей туда перебраться. Как-никак море, порт, большой город, глядишь — и работа какая перепадет… Так и оказались мы в поселке на окраине Одессы. Я уже подросла, заневестилась, когда на сахарный завод поселка поступил, как говорили, беглый матрос из румын. Красивый, статный, с пышными черными усами. Но мне, вчерашней крестьянке, особенно нравилась его хозяйственность — за что ни возьмется, все в его руках горело. Работал он мотористом, а на дому слесарничал. Когда же у кого болела скотина, то и ветеринарил. И все-то у него хорошо получалось. А еще нравилось, что книжек у него всяких было много. Порой читал и мне что-то. Приглянулась я ему, видно. Да и мне он был люб. Поженились вскоре. А за год до империалистической войны сын, Шура, появился. Такая уж радость была — сын жданный! К тому времени переехали мы с мужем в Одессу, и поступил Иван Алексеевич кочегаром в гостиницу «Бристоль»…

В том долгом неторопливом разговоре выяснилось, что Иона Маринеску (ставший впоследствии Иваном Алексеевичем Маринеско) родился в портовом румынском городе Галаце в бедной семье. Подошло время, поступил он на военную службу. Был кочегаром на миноносце королевского флота. Хоть и невелико Черное море — какие уж там дальние походы! — а морякам приходилось нелегко, особенно кочегарам. Потом исходили, бросая огромные лопаты угля в прожорливые топки. Но хуже всего было переносить не физические трудности, а унижения и издевательства боярских сынков — офицеров.

Довелось такое испытать и Ионе Маринеску. Только одного не учел офицер, поднявший руку в белоснежной перчатке на кочегара: хоть и бедняк тот, из простой семьи, да с детства привык к свободе, привык уважать себя. Есть такое врожденное чувство человеческого достоинства. Словом, в ответ на пощечину схватил Маринеску ломик и обрушил его на голову обидчика. Повисли на плечах матроса унтер-офицеры, скрутили его и бросили в карцер. Предстоял суд военного трибунала. Известное дело, чем бы он кончился! Только помогли бунтовщику друзья-товарищи из революционного кружка: организовали побег. Ночью вплавь через Дунай в Бессарабию, а затем в Россию бежал матрос…

— В Одессе жили мы на Софиевской улице, — продолжила рассказ сестра Александра Ивановича Валентина Ивановна. — Небольшая улочка эта была горбатой и пыльной. К морю от нее вел крутой спуск — лестница, мощенная плитняком. На самом верху ее любил сидеть Саша, глядеть на море, порт. Вообще-то он больше и пропадал на море: рыбачил, купался. Кстати, Саша прекрасно плавал и нырял. Помню, в Аркадии на причале часто нырял за монетками, брошенными в воду отдыхающими нэпманами, находил и поднимал их с большой глубины. А что за заплывы были! Всей мальчишечьей гурьбой — кто саженками, кто по-собачьи. Вырывались за ограничительные буйки на пляже. С удивительным постоянством первым в заплывах становился Саша. Да и вообще он был заводилой во всех мальчишеских шалостях, походах вдоль моря, рыбалках. Был он непоседливым, упрямым, увлеченным. И все это уживалось в нем с необычайной мягкостью и неприятием несправедливости. Он не молчал, если обижали малышей или слабых, — тут же вступался, хотя и был комплекцией послабее обидчиков.

А еще Саша не любил и не умел врать. Всегда честно признавался в совершенном и получал причитающееся наказание безропотно — за дело! Поразительно, что все эти черты характера он сохранил до последних дней…

Потом, после этих бесед, прошел я по тем местам, где бегал босоногий Саша Маринеско, побывал и на крутой лестнице Софиевской улицы (ныне улица Короленко), был в морском порту, в Аркадии и Лонжероне. Шел и представлял то нелегкое время — начало двадцатых годов — время гражданской войны и послевоенной разрухи. Александр Маринеско был современником знаменитой революционерки-подпольщицы Жанны Лябурб, талантливой и таинственной актрисы Веры Холодной, печально известного бандита Миши Япончика, — странный конгломерат совершенно разных личностей! Может быть, даже где-то пересекались их пути. Что касается Япончика — почти наверняка: тот жил всего через несколько домов от дома Маринеско. А вот с другими… Очень может быть! Такой уж был период в истории страны. В любом случае, как это мне представляется, Саша Маринеско непременно был очевидцем вступления в Одессу красных кавалерийских полков легендарного Пархоменко, видел уход из Одессы восставшей французской эскадры. Вероятно, был в многотысячной толпе одесситов, встречавших поднятый с морского дна эсминец «Занте». Да, да, тот самый, который вскоре станет «Незаможником» и вместе с эсминцем «Петровский» образует ядро Красного Черноморского флота… Время было очень и очень трудное, во многом непонятное. Разумеется, оно не могло не наложить своего отпечатка на характер мальчика.