Подвиги Ахилла

— За твое везение, Идоменей! — захлебываясь смехом, воскликнул Менелай, опрокидывая кубок вина и знаком приглашая старшего брата сесть рядом с собою. — Агамемнон, пей с нами! Выпьем за славного нашего Идоменея, который обладает редчайшим свойством в мире: он умирает вот уже двенадцать лет всеми возможными смертями и до сих пор жив и в здравии!

— О да! Хорошо, что у наших врагов нет таких свойств! — подхватил Атрид–старший, наполняя поданный братом кубок. — Не то не слыхать бы нам нынешних стенаний из–за Скейских ворот…

— Да, эти вопли ласкают слух лучше струн кифары! — согласился Менелай. — Вот я бываю зол на Ахилла из–за всех его сумасшедших замашек, а как его не боготворить, когда он одним ударом своего копья открывает нам путь к победе, к сокровищам Трои, к возвращению домой!.. Пускай–пускай троянцы воют! Так ли еще им придется взвыть в скором времени!

Агамемнон залпом выпил вино и налил себе новый кубок, другой рукой отгоняя пчелу, с жужжанием вившуюся возле горлышка ароматного кувшина.

— Только бы на Ахилла снова не «нашло»! — проговорил он, хмурясь. Не нравится мне его нынешнее нежелание даже говорить о сражениях… Ведь Патрокл умер, а клятвой с нами был связан только он, а не Ахилл… Правда, когда Патрокла убили, наш герой в ярости кричал, что останется здесь до окончания войны, но кричал, а не клялся, да к тому же и война может закончится по всякому…

— Но он же убил Гектора! — пожал плечами Менелай.

— Убил, — кивнул Агамемнон. — И тело его проволок за колесницей. Признаюсь, даже меня дрожь прошибла, когда он это сделал. Но прошло два дня, и великий воин размягчился и отдал труп старику Приаму. Говорит, что за богатый выкуп, только никто не видел этого выкупа…

— А вот я думаю, ЧТО он вообще мог отдать? — проговорил Идоменей, между своими жалобами успевший уничтожить солидный кусок окорока и уминавший сочную голубиную тушку, которую обильно запивал вином и заедал виноградом. — Если он, по его же словам, бросил тело прямо на равнине, то спустя два дня шакалы оставили бы от него только кости, да, возможно, клочья одежды…

— И поэтому, — подхватил Менелай, — Приам и Гекуба не устроили публичного оплакивания тела и сожжения его в присутствии всех троянцев.

— Откуда ты знаешь? — быстро спросил Атрид–старший.

— Болтают в моем лагере, — пожал плечами Менелай. — Наши воины ведь нет–нет, да общаются со здешними пастухами, которых встречают на холмах, и с варварами, которые преспокойно торгуют и с троянцами, и с нами. Да, старик–царь заплатил, видно, только за косточки своего сына. И уж этого троянцы никогда не простят Ахиллу и будут призывать на него проклятия всех богов. Значит, ему выгоднее как можно скорее уничтожить их всех или почти всех…

— Сильнее всех его, вероятно, проклинает твоя Елена! — сказал афинянин, кидая птичьи кости в медный тазик и вновь отрезая себе свинины. — Я слышал, что троянцы давно в злобе на нее, а Гектор один защищал ее от их нападок…

— Тем более славно, что больше нет Гектора! — произнес Менелай с великолепным спокойствием. Только алые пятна, разом вспыхнувшие на щеках, выдали его гнев.

Агамемнон хотел было осадить Идоменея за дурацкую шутку, но тут послышался удар гонга.

— Кто идет? — спросил Менелай резко.

В шатер заглянул молодой воин.

— Ты здесь, царь Агамемнон? — спросил он, — Я так и думал… К тебе явился жрец.

— Что? Какой еще жрец? — в недоумении спросил верховный базилевс.

— Жрец Аполлона Хрис.

— О, боги! И что ему надо теперь? — царь поднялся, недовольным движением откладывая кусок лепешки, — Ну, веди же его сюда… Сто лет бы не видел этого старого негодяя, из–за которого приключилась ссора с Ахиллом и случилось столько бед. Давай–давай, Каст, приведи его! Чем раньше он придет, тем скорее, надо надеяться, и уберется…

Жрец Аполлона появился, действительно, очень скоро. Он был не в обычном белом облачении, а в темно–синем длинном хитоне. Кусок ткани того же цвета покрывал его голову, подхваченный вдоль лба полоской темной кожи.

Войдя, Хрис низко склонился перед верховным базилевсом и его братом.

— Да пошлют тебе боги свою милость и покровительство, великий царь! — произнес он негромким, но необычайно звучным голосом.

Хрису чуть перевалило за шестьдесят, но он был крепок и силен. Высокая фигура и широкие плечи, твердая походка, гордая посадка головы говорили о крепком здоровье и твердости духа. Худощавое, волевое лицо покрывал густой загар, на фоне которого были особенно выразительны голубые, светлые глаза, пронзительные и ясные, живые, как у юноши.

— Приветствую тебя, мудрый жрец! — отозвался Агамемнон, не меняя позы (он полулежал на ложе брата, свесив лишь ноги в пыльных сандалиях). — Что привело тебя на этот раз? Надеюсь, тебя никто больше не обидел? И отчего ты не в жреческой одежде, а в этом синем мраке?

— Никто не наносил мне обиды, о Агамемнон! — ответил Хрис спокойно. — А моя одежда — знак траура по величайшему из героев Трои за все время ее существования. Но к тебе я пришел с доброй вестью.