Поджигатели (Книга 1)

- Я не хочу, чтобы сейчас меня лишали права драться за свободу испанских рабочих, как я дрался за свободу наших немецких рабочих, как готов драться на любых баррикадах, где будет итти бой с реакцией! Не хочу, чтобы мне мешал кто бы то ни было, во имя чего бы то ни было...

Барток взял Зинна под руку и повел в боковую аллею, где не было публики.

- Я тебя не только люблю, Гюнтер, но и знаю. Поэтому... поступай так, как тебе подсказывает совесть революционера. Иди туда, куда она тебя зовет. - Барток усмехнулся и заглянул ему в глаза. - Вот там-то мы с тобой и встретимся!

- Ты... ты шутишь?!

Вместо ответа Барток кивнул в сторону театра, откуда доносился звонок.

- Антракт окончен!

Они вошли в зал.

Взволнованный разговором с Бартоком, Зинн не очень внимательно следил за спектаклем. Ему не сразу удалось взять себя в руки.

Генерал на сцене отдал приказ:

"Выставить живую баррикаду!"

Фашисты схватили женщин и построили их в одну линию во главе с матерью молодой героини Люсии.

Фашистские солдаты стали за этой живой преградой.

Смолкли выстрелы республиканцев...

Тогда старая мать крикнула:

"Стреляйте, братья! За нами стоят фашисты. Я благословляю пулю, которая пронзит меня!.. Стреляйте..."

С этого момента Зинн уже не мог оторваться от сцены. Забыл все, кроме того, что видел перед собою: простой испанский народ, истекающий кровью, пылающий негодованием и беспощадной ненавистью к фашизму, благородный и свободолюбивый испанский народ...

Шествие с останками юной Люсии приближалось к рампе. Звуки траурного марша стихали.

Мать: "Прощай. Я уже все сказала, провожая тебя... Если бы я имела четвертую дочь, я сказала бы ей, как когда-то тебе, Люсия: теперь иди!"

Пассионария обнимает старую мать и восклицает:

"Я хотела бы быть твоей четвертой дочерью!"

Зинн вскочил. Он больше не мог сидеть; он хотел туда - на каменное плато Гвадаррамы.

Занавес опущен, но рукоплескания не умолкали. Сквозь них прорвался откуда-то из задних рядов крик:

- Салют, Испания!

И сквозь непрекращающийся плеск ладоней хор сотен голосов подхватил:

- Салют, Испания!

И вдруг крики смолкли. Пробежав между рядами, двумя большими прыжками миновав трап над оркестром, Зинн выбежал к рампе. Широкоплечий, крепкий, с мужественным лицом, с откинутыми назад русыми волосами, он стоял, подняв кулак приветствия Красного фронта. Это был крепкий, жилистый кулак рабочего.

Над залом пронесся хлещущий сталью гнева и боевого накала баритон Зинна:

Марш, фронт народный,

В бой за край свободный!

В наших рядах не дрогнет ни один...

Скрипка в оркестре неуверенно подхватила мотив. Потом флейта, рожок, фортепиано. Через минуту весь оркестр уверенно аккомпанировал певцу, все стоявшему со сжатым кулаком и посылавшему в зал слова страстного призыва.

Вместе с рабочим, крестьянин, шагай,

Вместе иди на врага,

Мы от фашистов очистим свой дом.

Церкви и замки на воздух взорвем...

Пели скрипки.

Все дружней и уверенней зал отзывался на клич певца:

Смело, товарищ, добудем в бою

Счастье свое и свободу свою...

Снова взвился занавес, и актеры - одни уже в пиджаках, другие еще в театральных костюмах, наполовину разгримированные, - построились за спиною Зинна, подхватили песню...

Когда Зинн сошел со сцены, Барток взял его за руку.

- Ты тот же, что и был. Ты настоящий парень!

Зинн отер вспотевшее лицо.

- Идем же, - сказал Барток, - выпьем, как старые солдаты, за то, чтобы ты и там пел так же!

- Там я буду драться!

Барток тряхнул головой:

- Хорошая песня стоит десятка винтовок!

- Винтовка, прежде всего винтовка, Иштван.

- Песня и винтовка. А вот я... я должен буду оставить перо тут. На войне нельзя быть и писателем и солдатом... Или можно?.. Писателем-солдатом... Я еще не знаю.

Зинн удивленно посмотрел на него.

- Куда ты меня тащишь?

- Я же сказал: по стакану вина.

- Сначала я должен послать телеграмму Руди Цихауэру. Ты его, кажется, не знаешь.

- Нет.

- Отличный малый. Он должен быть там же, где и мы.

- Смотри! Лишние люди...

- О, это настоящий человек. И какой художник! Смотри-ка: писатель, художник и певец!

- Писателя можешь вычеркнуть, он останется здесь.

- Так три солдата.

- Это пойдет!

И, усевшись за столик под открытым небом, подальше от веранды с оркестром, Барток приказал подать вина.

- Пью за тебя, - сказал он, поднимая стакан. - За настоящего немца и настоящего коммуниста.

- Здесь поднимают тосты? - послышалось вдруг рядом с их столиком.

Возле них стоял человек маленького роста, со впалой грудью. Зинн не отыскал в нем ни одной характерной, приметной черты, на которой можно было бы остановиться, чтобы описать его наружность. Разве только не по росту и не по лицу большой горбатый нос. Глаза воровато прятались за большими очками. Их-то, вероятно, и не мог бы не запомнить Зинн, не будь они спрятаны за стеклами, - столько в них было хитрости и самоуверенной наглости.