Поэты и цари

Вот как видел это Борис Леонидович: «В нашу прозу с ее безобразьем с октября забредает зима. Небеса опускаются наземь, словно занавеса бахрома. Еще спутан и свеж первопуток, еще чуток и жуток, как весть, в неземной новизне этих суток, революция, вся ты, как есть. Жанна д’Арк из сибирских колодниц, каторжанка в вождях, ты из тех, что бросались в житейский колодец, не успев соразмерить разбег». После смерти Блока, расстрела Гумилева и начала массовых расправ с интеллигенцией («заговор» Таганцева) он просто бросил об этом писать.

В дальнейшем все попытки Пастернака «откликнуться на современность» выглядят как жалкая стряпня с элементами бреда, настолько он это не умел. Судите сами. 1917 год. Феврали, Октябри, Учредилки, «Авроры». А у него выходит сборник «Поверх барьеров». Определение поэзии: «Это – сладкий заглохший горох, это – слезы вселенной в лопатках, это – с пультов и с флейт – Figaro низвергается градом на грядку». 1921 год. Расстрелян Гумилев, и уехала целая плеяда интеллигентов из гостиной Таганцева. Начинается нэп. А у Пастернака свое. Путь поэта. Детство.

«Так открываются, паря поверх плетней, где быть домам бы, внезапные, как вздох, моря. Так будут начинаться ямбы».

Историки и литературоведы ломают себе голову над вопросом: почему выжил Пастернак, почему не погиб ни в 20-е, ни в 30-е, ни в 40-е? Все, по-моему, предельно просто. В 20-е он не лез на рожон, ничего о современности не писал, писал же великолепные стихи. В 30-е и 40-е Сталин его сохранял сознательно: «попутчик», то есть человек из дореволюционного прошлого, но не вредный, поперек дороги не стоит, а слава велика, и уже мировая. Сохранить как украшение, как ценный предмет. А природа и при советской власти природа. Это можно. Конечно, лучше бы о чугуне и колхозниках, но гении почему-то об этом не пишут. Не было случая. Для Запада – отмазка. Мол, что вы о нас врете: вон Пастернак жив и не репрессирован. Бухарин даже в пример его ставил на Первом съезде писателей и заявил, что он «выше Маяковского, пишущего дешевые агитки». Поэмы про 1905 год и лейтенанта Шмидта очень даже устраивали официоз, им нужна была героизация «предшественников». А Пастернак так думал. Он не лгал.

В 1921 году он женится на Евгении Лурье, умнице, отличнице, начинающем скульпторе. Они проживут вместе десять лет, Женя родит Борису Леонидовичу сына Женю, но общее мнение современников было против нее. Друзья полагали, что она не смогла стать хорошей женой. Она считала себя талантом, не преклонялась перед гениальным мужем, заставляла великого поэта ставить самовар и помогать по хозяйству. Эти тяготы сопровождались вполне материальными неурядицами: вечная погоня за куском хлеба или мяса, переводы, переводы, переводы… Пастернак отомстил жене Жене просто и изысканно.

Все известные лирические и «любовные» стихи посвящены не ей. И в «Докторе Живаго», где в образе Лары и Тонечки Громеко мирно присутствуют Зинаида Николаевна Нейгауз и прелестная Ольга Ивинская, ей тоже не нашлось места. Не надо заставлять гениев ставить самовар! Им надо подавать чай прямо в кабинет.

Так как же мирилась власть с таким попутчиком, который ничего попутного не написал? Неужели обошлось без «проработок»? Самое смешное – это то, что Пастернака постоянно учили писать и быть «в ногу» с жизнью, постоянно снимали с него «стружку» на разных съездах и худ-, лит– и прочих советах. Он вежливо отвечал, но совсем о другом и на другую тему. Собственно, он их посылал очень далеко, но в такой туманной форме, что они не догадывались, что их послали. Все эти мелкие и бездарные литчины были уже тому рады, что он приходил и говорил что-то непонятное, но учтивое. Им нравился примирительный тон, а слов они не понимали. Странно, но с Маяковским у Пастернака была взаимная приязнь. Владимир Владимирович никогда его не топил. Они уважали друг в друге больших художников. Вокруг были лилипуты, а великий Мандельштам так и не стал советским поэтом.

Но кормили Пастернаков все-таки его шикарные переводы. А вот в 1931 году он встречает прекрасную Зинаиду, жену большого музыканта Генриха Нейгауза. Нейгауз – друг Пастернака, и у него с Зинаидой двое детей, Адик и Стасик. Оба влюбляются друг в друга до безумия, Зинаида признается Генриху, Генрих сначала не может играть, потом не отдает детей, а дальше спрашивает у жены, чего она, собственно, хочет. Пастернак спрашивает о том же. Они уже близки, получается какой-то треугольник, как у Бриков с Маяковским (у гроба которого Борис Леонидович рыдал полдня). Мужчины галантно оставляют решение за дамой, а она колеблется, решиться не может. (Заметьте, что Нейгауз считал Пастернака гением и любил не меньше жены.) Этот гордиев узел разрубил Пастернак. Он за пять минут (счастливое совпадение) до прихода Зинаиды выпил с горя флакон йода и сжег горло. Зинаида была когда-то медсестрой, она промывала и прополаскивала поэта и все-таки спасла. Когда Нейгауз узнал, он наорал на жену, сказал, что у нее нет ни сердца, ни совести, дал развод и велел идти к Пастернаку и выходить за него замуж.