Поэты и цари

Родился же Александр Степанович Гриневский, наполовину поляк, будущий Грин, в страшной дыре – г. Слободской Вятской губернии. Отец его, бывший романтик и инсургент,[6]

поляк Стефан Гриневский, сосланный навечно за то, что шестнадцатилетним юношей участвовал в национальном восстании 1863 года, к моменту рождения сына, к 1880 году, уже был затюканной и жалкой «канцелярской крысой». В Слободском служил конторщиком на пивоваренном заводе, потом в Вятке стал работать бухгалтером в земской больнице. Он еле перебивался, жил в нужде и без всякой мечты или надежды думал только о хлебе насущном, о плате за квартиру, о долгах. С горя пил, и чем дальше, тем больше. В 1893 году его жена, мать Грина, умерла от чахотки и непосильной домашней работы. У Александра остались две сестры и брат. Отец взял мачеху, вдову псаломщика. У нее тоже был сынишка, и еще один ребенок появился после второго брака. Шесть детей и грошовое жалованье! Это называлось «многосемейность». Выполнение демографической программы бедными людьми уже тогда было чревато горькой нищетой. Но отец как-никак был дворянин, старался вывести детей «в люди». Сашу определили в реальное училище (что-то вроде физматшколы наших дней; гимназии были для гуманитариев), сестры учились в прогимназии. Немалый чин, хорошая квартира, уважение общества, достаток – вот чего хотел для сына шестидесятник-отец. «Труд на благо общества и помощь старику отцу». Но без фокусов, без фантазий, без Сибири и каторги. Годы сделали из инсургента Гриневского смиренного обывателя. Укатали сивку крутые горки. И вот надо же было случиться тому, что инсургент против Российской империи породил инсургента против обыденной жизни. Очень способный ко всяческой словесности, Саша был по остальным предметам хроническим троечником и двоечником. Задачки решал счетовод-отец, но по другим предметам прикрыть было некому. С книгами Александру повезло: от погибшего на войне дяди, подполковника Гриневского, осталось три сундука книг. Восьмилетний вундеркинд перечитал всю русскую классику, но она не сулила избавления от отчаяния и тоски; та же убогая реальная жизнь смотрела на него со страниц Чехова и Достоевского. Зато он нашел желанный оазис в книгах Густава Эмара, Майн Рида, Генри Райдера Хаггарда, Жюля Верна, Киплинга и Фенимора Купера. Дикие чащи, сказочные пейзажи, опасности, неприступные горы, огромные цветы, незнакомые плоды, стрелы, туземцы, прекрасные дикарки (или испанки, или контрабандистки), приключения и клады, а главное – битва между злодеями и сильными и смелыми путешественниками. В этом мире все капитаны были пятнадцатилетними, как Санди из «Золотой цепи». И там звучал любимый гриновский пароль: «шепот-песня-крик: „Тайна-очарование“!» А в девять лет отец купил Саше за рубль дешевенькое шомпольное ружье. И мальчик стал пропадать в лесу, стреляя и в дятлов, и в галок, и в куликов, и в дроздов. Всю его добычу ему дома жарили, и он съедал и дроздов, и галок. Читал Саша запоем (кстати, первое прочтенное им слово было «море»), удил рыбу, охотился, собирал коллекции птичьих яиц и бабочек. Ему хотелось жить в бревенчатом доме в лесу: шкуры зверей на кровати, ружья и рыболовные снасти на стенах, полки книг, в кладовой – медвежьи окорока, мешки с кофе, маисом и пеммиканом. Еще, конечно, по возможности медведи, индейцы, золото и тропа через Белое Безмолвие. Зимы в Вятке были совсем клондайкские, джек-лондоновские, хотя сам Джек Лондон еще не был великим писателем, а скитался голодным подростком по всему американскому Северу. Мачехе, кстати, пасынок не нравился. Он был слишком умный, слишком странный – и явный looser, не добытчик, который не мог ничего принести в семью. Мальчика шпыняли и наказывали постоянно: ставили в угол, лишали обеда, били. В училище тоже ставили в угол и оставляли без обеда. А тут еще Саша написал сатиру на учителей на сюжет из «Жизни насекомых». Его исключили, и бедняжка даже собрался бежать в Америку, но дальше ближайшего леса не ушел. Дома был страшный скандал – с побоями, руганью. И ведь ребенка не простили, хотя он и ревел, и просил прощения у своих преподавателей. Самый невинный нонконформизм (тем паче у сына бедняка) карался косной Вяткой изгнанием. Пришлось доучиваться в тогдашнем ПТУ: четырехклассном городском училище. Но и оттуда Александр едва не вылетел: не снес унижения, кинул в учителя жареным рябчиком, принесенным на завтрак. Александр признается, что мог бы, учась, подрабатывать переплетным делом и добывать по 15–20 рублей в месяц, но уж очень плохи были его переплеты. Мальчик не выносил рутины, работы только ради куска хлеба, будничного прозябания. Он хотел поехать учиться в Одессу, в мореходные классы. Диплома училища было как раз достаточно. В 16 лет беспомощный романтик покидает дом, получив на дорогу (с вычетом денег на билет) 25 рублей, чайник, харчи, чай с сахаром и подушку с одеялом, немного белья и парусиновый костюм. У отца нет больше средств. А ведь они еще не знают, что для мореходных классов нужен стаж плавания учеником или матросом, что матросом в 16 лет вряд ли возьмут, а ученики плавают бесплатно, даже платя за свое пропитание 8—10 рублей в месяц.