Поэты и цари

Из Мандельштама мать сделала блистательного космополита с библейской безуминкой и русской сумасшедшинкой. Прекрасное знание английского, французского, немецкого, Тенишевское училище, где он обучался с 1900 по 1907 год. Училище считалось коммерческим, но коммерсантов из него не вышло. Поэт Мандельштам, писатель Вл. Набоков и известный филолог В. Жирмунский. Училище было очень европейским, либеральным, прогрессивным. Его посещал граф Витте, детишки ходили в гольфиках, коротких штанишках и немецких курточках. Англосаксонский подход был во всем. Лаборатории, физиология, последнее слово науки. Талантливый отрок без проблем получает диплом в мае 1907 года… и преподносит родителям сюрприз. 1905 год, восстание, горящий «Очаков», мятежный «Потемкин», виселицы и баррикады живо тронули поэтическое воображение будущего гения. Он стал левым, как и почти все его сверстники, как почти все художники и поэты, от Куприна до А. Грина и Л. Андреева. Но наш малютка бесполезными восторгами или стансами не ограничился. Он был совершенно безрассудным и отчаянным с младых ногтей и ничего не взвешивал и не мерил. Грин походил в эсерах, поагитировал, посидел в тюрьме. Другие и до этого, слава Богу, не дошли. Андреев и Куприн написали рассказы, Блок написал стихи. А юный Осип направился в Финляндию и стал проситься в боевую организацию эсеров! К счастью, эсеры все-таки не «Аль-Каиду» завели и детей не привлекали. Мандельштаму отказывают по малолетству. Родители в шоке, они срочно отправляют сына учиться за границу. В 1907–1908 годах Мандельштам слушает лекции на Faculte de lettrеs в Париже, в Сорбонне. А в 1909–1910 годах он занимается германской филологией в Гейдельберге. Заодно путешествует по Италии и Швейцарии. Его душу осеняет фаустианская готика, он жадно впитывает отголоски античности в Риме. Он не просто европеец в России, он миссионер от Европы, он ее привратник. Его палитра полна, остается писать полотна. Вот оно, здесь: 1910 год – первые пять стихотворений в журнале «Аполлон», песочнице всех российских поэтических дарований. К 1913 году Мандельштам уже наберет достаточно материала для первой книги стихов «Камень». А 1911 год станет вехой и водоразделом. Излечившийся от эсеровских бредней Осип поступит на историко-филологический факультет Петербургского университета, он алчет и жаждет знаний и не может насытиться. Он станет завсегдатаем «Башни» Вяч. Иванова и примкнет к акмеистам, еще в Париже подружившись с Н. Гумилевым, который сразу понял, какая прекрасная и пугающая сила таится в юноше. Тут же и с А. Ахматовой Николай Степанович его познакомит. А символист Брюсов будет благостно на них взирать. Мандельштам – единственный русский поэт, не знавший ученичества и юношеских стихов (у Блока их много, у Цветаевой – тоже, у Ахматовой – меньше, у Гумилева – мало. Но у Мандельштама их нет совсем!). Птицы учатся летать, но не учатся петь. Это дано им от природы. В 20 лет Мандельштам не только пишет как бог, но он еще и меняет судьбу и избирает веру. 14 мая 1911 года в Выборге, в методистской церкви, он принимает христианство. Мало верить, надо записаться добровольцем. Почему не католичество, а протестантизм он изберет? В нем нет смирения. В нем вызов Лютера и огонь гугенотов. Он все объяснит в стихотворении «Лютеранин» в 1913 году: «И думал я: витийствовать не надо. Мы не пророки, даже не предтечи, Не любим рая, не боимся ада и в полдень матовый горим, как свечи». Протестантизм – религия мыслящих людей двадцатого и последующих веков. Он, кстати, лучше всего ложится на философскую аскезу тайнописи мандельштамовского стиха. Ни пышности, ни восторга, ни иллюзий, ни молитвы.

Биение мысли и оглушительные образы. Не красота, нет! Для красоты мандельштамовские стихи слишком дисгармоничны и глубоки. Красота так не ранит. У Мандельштама вместо красоты – откровение.

1908 год. Ему 17 лет. «Сусальным золотом горят в лесах рождественские елки; в кустах игрушечные волки глазами страшными глядят. О, вещая моя печаль, о, тихая моя свобода и неживого небосвода всегда смеющийся хрусталь!»

А вот 1910 год. Поэту 19 лет. «Спокойно дышат моря груди, но как безумный, светел день, и пены бледная сирень в черно-лазоревом сосуде. Да обретут мои уста первоначальную немоту, как кристаллическую ноту, что от рождения чиста! Останься пеной, Афродита, и, слово, в музыку вернись, и, сердце, сердца устыдись, с первоосновой жизни слито!»

Ему 20 лет. 1911 год. «Быть может, я тебе не нужен, ночь; из пучины мировой, как раковина без жемчужин, я выброшен на берег твой. Ты равнодушно волны пенишь и несговорчиво поешь; но ты полюбишь, ты оценишь ненужной раковины ложь. Ты на песок с ней рядом ляжешь, оденешь ризою своей, ты неразрывно с нею свяжешь огромный колокол зыбей…»