Поэты и цари

Оба тирана, между прочим, на редкость идентичны и даже играют одну и ту же роль: репетиторов новой исторической истины. И, судя по блестящему усвоению материала социумом, оба были педагогами высшей квалификации, заслуженными учителями «Московии» и «СССР». Иван III и Ленин создавали систему координат нового мира, новый «Ordnung», они были Демиургами, Творцами, разрушителями и истребителями своей прежней среды обитания: до изменения рельефа, до замены состава атмосферы, до срезания почвы, до скальной основы. Иван III создал режим автократии, стерев остатки милой, несколько бестолковой, но вольной Киевско-Новгородской Руси. Ленин каленым железом Гражданской войны и красного террора выжег Российскую империю: казенную, помпезную, анахроническую, но все-таки эволюционировавшую и пригодную для жизни. Оставалось разъяснить населению, что ничего другого на его веку не будет. Иначе переселенцы могли бы подумать, что это просто экстремальный тур, и начать роптать. Если ты хочешь сделать из людей гвозди, забивай их в землю по плечи, бей молотом перемен по голове.

Репрессии Ивана III были функциональны: он карал сепаратистов, ослушников, диссидентов. Новгородский простой народ он не тронул, отняв только вольность, которую тот не сумел оценить и защитить, которую он предал. Это была умеренность (по будущим стандартам России). Поэтому и оказались возможными кухонные посиделки Максима Грека и Ивана Берсеня, за которые последний поплатился жизнью. Иван же Васильевич, кроме чисто технических достижений (новые варианты и способы пыток, в частности изобретение «огненного» состава, прожигавшего несчастную жертву насквозь и весьма похожего на напалм), сделал еще два политологических открытия. Первое открытие – это универсальная формула автократий, формула отношений государства и подданных, пригодившаяся потом и бросившему реформирование Борису Годунову, и Петру I, и Анне Иоанновне, и Павлу I, и Николаю I, и всем без исключения советским генсекам, да и нынешняя вертикальная власть не без пользы употребляет элементы этой расхожей истины. Но патент – за Иваном Васильевичем. «Мы, Князь и Государь Всея Руси, в своих холопях вольны; вольны их казнить, вольны их и миловать же». Это формула произвола, который сегодня называется «беспредел». Государство – не что иное, как вотчина государя, его имение. Нет ни права, ни долга, ни публичной политики. Только холопы и их барин, который даже Богу не обязан отчетом. Абсолют.

Второе ноу-хау было обретено в слободе. Царь вернулся и учредил опричнину, с одной стороны, свой КГБ, свою ВЧК, потому что опричники должны были разбираться с изменниками, на что они и носили у седла песью голову (государевы псы) и метелку (выметать крамолу). Заметьте, что у Сталина партия ассоциировалась тоже с орденом меченосцев. Но опричнина была еще и отчуждением власти от «земщины» – всей остальной страны. Земщина была только питательной средой для опричнины, ее грабили как хотели. Отныне и навеки российская власть будет иметь косвенное отношение к подданным, она будет чужая, «The Alien», сама по себе. Власть и народ (по идее ее делегирующий) расходятся и более уже не сойдутся. Учрежденная Сталиным в нищей стране система спецдач, спецбольниц, спецсанаториев, спецдомов на набережной и спецраспределителей действовала до последних дней КПСС (и в случае необходимости обслужит любую партию власти, если опять понадобятся специкра и спецколбаса). Это не называлось опричниной, но было ею.

Избыточность, нефункциональность, безумие репрессий и при Иоанне, и при Иосифе тоже очень хорошо помогали усваивать реалии новой жизни. Наглядность – золотое правило дидактики, как сказал Ян Амос Коменский. Убивали семьями, родами, поколениями. А так как у Ивана Грозного не было лагерей для ЧСИР (членов семейств изменников Родины), то приходилось уничтожать их на месте. Жен обычно топили в реке, а дети тоже не оставались мстить за родителей. В уже смиренном Новгороде царь свирепствовал десять дней, не разбирая вины и имен; по двенадцать часов подряд пытал и казнил простых жителей сотнями, тысячами. Это была даже не зачистка, а ликвидация. Семь дней потом широкий Волхов тек кровью и из него нельзя было воду пить. Тот же разгром ждал Тверь. Убивали и грабили, грабили и убивали.