Поэты и цари

Дума могла стать хорошим спортзалом для нашей начинающейся политики. Но щедрые дары Николая II, его желание договориться и искать консенсус не встретили протянутой руки. Обрадовались только будущие октябристы. Эсеры и эсдеки с энэсами продолжали бесноваться; «Союз русского народа» развлекался погромами; кадеты делали вид, что им мало: в каком-то ресторане, на столе, с бокалом шампанского великий Милюков призвал продолжать битву с царизмом. Народ же вел себя совсем интересно: один депутат из крестьян, несмотря на хорошее жалованье, украл на рынке поросенка; другой вывинтил в Думе иностранный унитаз. А тут еще в благодарность за парламент – декабрьское вооруженное восстание. От 9 января с его хоругвями и царскими портретами (и прячущимися в толпе провокаторами с оружием, стрелявшими в казаков) до баррикад прошло 11 месяцев. Надо было 9 января выйти к народу, а в крайнем случае пересажать тех, кто велел стрелять. А в декабре выбора не было. Жесткое подавление. Кровь. Расстрелы на месте. Как в 1993 году (хотя тогда все прошло гораздо мягче). Иначе октябрь 17-го наступил бы на 12 лет раньше.

Но вся интеллигенция осудила режим и воспела баррикады. Леонид Андреев, Александр Грин, Максим Горький, Алексей Толстой (который Николаевич), Пастернак, Куприн. Вся русская литература выступила против «сатрапов» и «душителей».

Первая Дума прозаседала 72 дня, и того было много. А тут еще кадеты стали защищать «вождей восставшего народа». Петрункевич – так прямо с думской трибуны! Да еще Выборгский манифест. Это уже было прямое обращение к «массам»: не давать рекрутов, не платить податей. Кадеты явно погорячились. За этот призыв они получили только кратковременный арест. Когда на второй день своей власти большевики объявят кадетов вне закона и этот самый народ в лице пьяной матросни придет убивать Шингарева и Кокошкина, до конституционалистов дойдет, что надо было блокироваться с «исторической властью».

До авторов «Вех» дойдет раньше. У них хватит мужества сказать страшную для интеллигенции вещь: «Мы должны благодарить власть, которая штыками и тюрьмами ограждает нас от ярости народной». Столыпин этим и занялся: экономическая свобода, разрушение общины, создание независимых собственников – фермеров, сохранение монархии, постепенное введение конституционных механизмов. Борьба с погромщиками, кстати. Но жестокое подавление боевиков, террористов, мятежников. Военно-полевые суды, казни, каторга. Умиротворение бунта не может быть приятным. Столыпин был нашим Пиночетом, нашим Франко. Он мог бы спасти страну в феврале 17-го. Но он не дожил, его убил эсер Богров, по совместительству агент охранки, еще в 1911 году. Его никто не оплакивал. Царь был холоден как лед (он, слабый человек, боялся верного, но умного и твердого министра). Интеллигенты злорадствовали. Они распевали куплеты: «У нашего премьера ужасная манера на шею людям галстуки цеплять…»

До Потопа оставалось еще 6 лет. А Думу Столыпин стабилизировал, она заработала – после роспуска второй за 102 дня. Изменили избирательный закон: вместо большей части рабочих и крестьян в Думу попала интеллигенция, эсдеков обвинили в заговоре и отправили на каторгу, представительство охлоса уменьшилось в 15 раз. И Дума заработала. И третья, и четвертая… Но тут нас добила очередная «большая победоносная война», в которую впутался царь. И опять из-за Сербии, которая сама во всем была виновата и просто искала неприятностей. У Франции был резон отбивать у Германии Эльзас и Лотарингию. У России лезть в «сердечную» «Entente cordiale» – Антанту – никакого резона не было. Амок. Рок. Безумие. Опять мираж Босфора и Дарданелл (жадность не только «фраера» сгубила). Николай II первый объявил общую мобилизацию! Перед Францией, видите ли, стыдно было. И Франция, и Англия, и Германия спокойно оставят Россию умирать, а английские и германские царственные семейства предадут и Ники, и Аликс, и их детишек и обрекут их на ипатьевский подвал. Им стыдно не будет… Германия признает Совдепию в 1922 году, Франция – в 1925-м, Англия – в 1929-м, США – в 1933-м. И никто не покраснеет.

И все шло в 1914 году по новой: сначала краткий патриотический маниакал, а потом – антигосударственная депрессия. Народ вкусит крови, озвереет в окопах, большевики приберут армию к рукам. И тогда случится Февраль. На сторону Советов, классовых Советов, Советов санкюлотов (солдатские, рабочие, крестьянские, матросские депутаты; ни инженеры, ни офицеры, ни врачи, ни учителя, ни бизнес представлены не были) перейдут петербургские войска. Генералы запаникуют и предадут. Монархисты типа Шульгина предадут тоже, попросят отречься. И Николай отчается и отречется. Он был гуманистом и христианином: ему казалось, что так страна избегнет кровопролития. Александр III и в войну бы не полез, и не отрекся бы.