В Париже, нищетой и роскошью богатом,Жил некогда портной, мой бедный старый дед;У деда в тысячу семьсот восьмидесятомГоду впервые я увидел белый свет.Орфея колыбель моя не предвещала:В ней не было цветов… Вбежав на детский крик,Безмолвно отступил смутившийся старик:Волшебница в руках меня держала… И усмиряло ласковое пенье Мой первый крик и первое смятенье.В смущеньи дедушка спросил ее тогда:«Скажи, какой удел ребенка в этом мире?»Она в ответ ему: «Мой жезл над ним всегда.Смотри: вот мальчиком он бегает в трактире,Вот в типографии, в конторе он сидит…Но, чу! Над ним удар проносится громовыйЕще в младенчестве… Он для борьбы суровойРожден… но бог его для родины хранит…» И усмиряло ласковое пенье Мой первый крик и первое смятенье.«Но вот пришла пора: на лире наслажденьяЛюбовь и молодость он весело поет;Под кровлю бедного он вносит примиренье,Унынью богача забвенье он дает.И вдруг погибло всё: свобода, слава, гений!И песнь его звучит народною тоской…Так в пристани рыбак рассказ своих крушенийПередает толпе, испуганной грозой…» И усмиряло ласковое пенье Мой первый крик и первое смятенье.«Всё песни будет петь! Не много в этом толку! —Сказал, задумавшись, мой дедушка-портной.—Уж лучше день и ночь держать в руках иголку,Чем без следа пропасть, как эхо, звук пустой…»— «Но этот звук пустой — народное сознанье! —В ответ волшебница. — Он будет петь грозу,И нищий в хижине и сосланный в изгнаньеНад песнями прольют отрадную слезу…» И усмиряло ласковое пенье Мой первый крик и первое смятенье.Вчера моей душой унынье овладело,И вдруг глазам моим предстал знакомый лик.«В твоем венке цветов не много уцелело,—Сказала мне она, — ты сам теперь старик.Как путнику мираж является в пустыне,Так память о былом отрада стариков.Смотри, твои друзья к тебе собрались ныне —Ты не умрешь для них и будущих веков…» И усмиряло ласковое пенье Мой первый крик и первое смятенье.<1857>