Поэты «Искры». Том 2

Меж тем как в тартаре Иван Аксаков,Услуг чтецов нисколько не ценя,Входил в азарт при виде шляп и фраков,Тень новая скользнула из огня,Которой грудь от вздохов раскололась;Когда ж она взглянула на меня,На голове моей встал дыбом волос —Той встречею так был я поражен.Ужели в ад попал и самый «Голос»,И тот, которым был он сотворен?«Кто ты? — я призрак вопросил несмело.—Краевский жив, еще не умер он…»«Я — дух его!» — «Ты отвечай мне дело!Он на земле, и нет Краевских двух».— «Там, на земле, мое встречал ты тело,А дух мой здесь… давно в аду мой дух!!»И тяжкий вздох из груди вновь прорвался,Болезненно мой поразивши слух.И призрак продолжал: «С землей рассталсяЯ в восемьсот сороковом году,Но на земле никто не догадался,Что я давно переменил среду.И вот теперь я ваш обман нарушу:

Скажи ты всем, что повстречал в адуАндрея Александровича душуИ что, хоть здесь доходов вовсе нет,Я дьявола решительно не трушуИ с ним насчет изданья двух газетХочу войти в прямое соглашенье.Сотрудников моих — здесь лучший цвет,К ним самый бес питает уваженье.Сергей Громека здесь от сатаныОсобое имеет порученье —Чтоб черти были тихи и скромны.А Небольсин? Хоть он не всем приятен,Статьи его немножко и скучныИ тяжелы… но в ком не сыщешь пятен?..Но, чтоб врагов туманить и сражать,Со мною в ад посажен сам Скарятин.Он нервы всем умеет раздражать,И тартар весь приходит в содроганье,Когда Скарятин начинает ржать(Он сатаною осужден на ржанье!!)».— «Но чем же ты наказан?» — я спросил.«Карман мой пуст — нет злее наказанья:Ад отнял всё, что в жизни я любил,И золото, добытое годами,

В кипучую он лаву растопил…»И тень такими плакала слезами,Что сжалился б, наверно, и Харон.Я сам слезу почуял под глазами…Вдруг музыкой был слух мой поражен.«В аду ли мы, — я крикнул, — иль в танцклассе,Что слышу здесь я звуки „фолишон“?Пристало ли веселье к адской расе?»Смотрю и вижу: десять чертенят,На скрипках кто, а кто на контрабасе,Смычком своим неистово пилят,Так что в ушах трещала перепонка,—В средине ж круг, где с тенью, падшей в ад,С визжанием плясали два чертенка;Когда ж в лицо я грешника взглянул:«Аскоченский!..» — не мог не крикнуть звонко.«Он осужден, — шепнул мне Вельзевул,—Быть нашим первым адским канканеромИ в тартаре поддерживать разгул…»И в этот миг Аскоченский с задоромТакое па в канкане сотворил,Что зрители рукоплескали хором:«Он Фокин наш! Он Фокина убил…»

Но я меж тем, в усталости, в тревоге,Уже терял запас последних силИ брел, едва передвигая ноги.«О проводник! неси меня к земле,—Я утомлен, измучен от дороги!..»Но мы наверх всё лезли по скале,Скользя по крутизне ее мохнатой,Где всюду искры бегали в золе.«Смотри вперед, — сказал мне мой вожатый,Когда мы на вершину взобрались,—Отсюда виден тартар весь проклятый».И я глядел с невольным страхом вниз.Там, под скалой, где цербер адский лаял,Измученные призраки вились(От зноя там и самый камень таял);Те призраки знакомы были мне.Я узнаю: вот Розенгейм Михаил,Не в силах рифмы приискать к «луне»,Зовет к себе на помощь Кушнерева;Вот Бланка тень мяукнула в огне,Вот тихо стонет призрак Гончарова:«Отдайте мне удобства и комфорт!Здесь спать нельзя, здесь пища нездорова»;Там о театре плачет Раппопорт,

Там ищет Фукс со штемпелем конверта —В контору «Почты» переслать рапорт.А вот и тень Старчевского Альберта,В разлуке с «Сыном», проклинает рок(Издатели! какой для вас пример-то!..);Там под собой, исполненный тревог,Жрец «Времени» всё ищет почвы прочной,Но только пламя вьется из-под ногИ пятки жжет ему; там ад порочныйКамбека вызывает на протест,Там о полиции соскучился Заочный,Арсеньева желанье славы ест,Там далее… но там, в парах тумана,Я не видал, что делалось окрест.Весь смрадный ад, как вскрывшаяся рана,Слился в пятно… проклятия и стон!..И я опять, держась за великана,Понесся вверх… в ушах и треск и звон…Кровь бьет в виски, подобно адской лаве…Но миг один — я был перенесенВ свой кабинет, в квартиру дома Граве.Я на земле. Что это: сон иль явь?В минуты те решать я был не вправе.1862