Поезд пришел на Тумнин

Со скрипом отворилась калитка. Перед орочами появился Владимир Клавдиевич. Без шапки, в наскоро накинутом на плечи пальто, шагнул к ним. Александр Намунка не успел хорошенько разглядеть Арсеньева, как тот уже обнял его за плечи, привлек к себе. Потом Арсеньев схватил руку Тихона, сильно потряс ее.

— Еще кто? — спросил он.

— Намунка Михаил еще.

— Где же он? — спросил Арсеньев и, заметив под тополем ороча, подозвал его к себе. — Намунка Михаил? Помню, помню. Смелее идите, смелее...

— Владимир Клавдиевич, наденьте пальто как следует, ветрено, — сказала та женщина, которую Александр Лазаревич уже видел, когда заглядывал в окно.

Но Арсеньев не обратил внимания на ее слова.

— Друзья мои, — говорил он, увлекая за собой гостей. Вдруг громко закашлялся, худые плечи его вздрогнули.

В комнате, усаживая орочей, он смеялся над тем, как Тихон разжигал под окнами костер.

— Правильно сделали, холодно! Выпьем чайку, да погорячей. Согреетесь.

За столом орочи чувствовали себя неловко. Михаил Намунка сидел на самом краю стула, и его тянуло сесть на пол.

Тихон внимательно разглядывал комнату, картины на стенах, красочные тарелки, чучела птиц, оленьи рога. Он был подавлен обилием предметов. Он переводил взгляд со стены на стену, потом глядел на Арсеньева, и ему не верилось, что этот худой с бледным лицом человек есть тот самый капитан Арсеньев, которого он видал когда-то в шалаше Александра Намунки.

— Что, капитан, здоровье худо? — спросил Александр Лазаревич, тоже заметив во всем облике Владимира Клавдиевича большую перемену.

— Почему худо? Я еще в тайгу собираюсь. Скучно без тайги, без сопок.

— Однако верно. — Александр Лазаревич оживился. Он подошел к кушетке, на которой лежали вещевые мешки, и достал новые унты — подарок орочей Арсеньеву. — Это, капитан, тебе. Его долго носи-носи на здоровье.

— Спасибо, друзья мои. Какая чудесная работа! Кто же это сшил?

— Ефросинья Ауканка, помнишь?

Арсеньев долго рассматривал унты, особенно орнамент, вышитый разноцветными нитками, и, растроганный, пожал руку Александру Лазаревичу.

— Как Трофим Акунка поживает? Тот, который ходил за мной на Хуту.

— Пока живет. Верно, худой стал. Ноги болят. Ходить совсем плохо может.

— Жаль, хороший человек, — заметил Арсеньев.

— Ничего, конечно! — согласился Намунка.

Принесли самовар. Михаил Намунка отодвинулся от него подальше.

— Шумит, ровно Амба, — сказал он.

Арсеньев разливал чай. Зная, что орочи не привыкли пить из стаканов, он налил себе чай в блюдце и осторожно поднес к губам. То же самое сделали Александр Лазаревич и Тихон. Михаил Намунка никак не мог сладить с блюдцем и чуть было не уронил его себе на колени.

— Так вот, друзья мои, — заговорил Арсеньев. — Письмо ваше и с ним свою бумагу я представил в Краевой исполнительный комитет, Большим советским начальникам.

Через неделю было принято решение послать на Тумнин инструктора. Он уже выехал. Зовут его Иванов Василий Иванович. Высокий мужчина, с усами, — Арсеньев показал, какие у инструктора большие усы. — Жалко, что вы с ним разъехались.

— Э-э-э, худо, — протянул Михаил Намунка. — Ульмагду где возьмет? — И он рассказал Арсеньеву, где была спрятана ульмагда, на которой они плыли по Хунгари.

— Зачем ульмагда ему? — удивился Арсеньев. — Товарищ Иванов поехал поездом до Владивостока. Оттуда на пароходе пойдет до Хади.

— Только один мужчина выехал? — спросил Тихон. — Мало, однако. Надо просить много людей в стойбище. Доктора надо, учителя тоже надо. «Интеграл», конечно, тоже...

— Все будет, все будет, — перебил его Арсеньев. — Товарищ Иванов на месте посмотрит. Подсчитает, что нужно. Советская власть, новый закон Ленина все дадут орочам. — И, обращаясь к Александру Лазаревичу, сказал: — Наши экспедиции не зря через перевал ходили. Придет время, и там, где шумела тайга, где были скалистые сопки, вырастут новые города и села. Проложат железную дорогу. На Тумнин пойдут поезда... Верно?

Орочи переглянулись.

При больших керосиновых лампах никто не заметил того, что на дворе уже стало светать. Владимир Клавдиевич подошел к окну, отдернул занавеску и посмотрел на улицу. Поднялись и орочи.

— Все будет! — мечтательно повторил Арсеньев и провел ладонью по лбу. — Советская власть не только пробудит край, она даст новую жизнь всем народностям, живущим в нем. Русские люди помогут орочам, удегейцам, нанайцам подняться из тьмы к свету. Они поведут их за собой по новому, счастливому пути.

Быть может, в эти минуты в голове Арсеньева рождались мысли о будущем любимого края. Быть может, он уже представил себе, как произойдет то, о чем он говорил сейчас орочам. Ведь он лучше многих других знал этот край. Он отдал ему тридцать лет своей жизни, исходив его вдоль и поперек. Он верил, что не за горами время, когда совсем по-новому зашумит тайга на берегах Хунгари и Анюя, Тумнина и Хуту, где однажды осенью его экспедиция чуть не погибла. И если бы не орочи, не Трофим Акунка, не Александр Лазаревич Намунка и другие, не жить бы ему теперь, не ходить бы по этой комнате, не встречать бы дорогих гостей, не думать о будущем...