Поезд пришел на Тумнин

Такую же точно одежду носил второй проводник Николай Еменка, более молодой, чем Хутунка, ороч. Лицо Еменки было гладкое, с черной редкой бороденкой и такими же редкими усиками. Густая шапка волос зачесывалась назад, собиралась на затылке в короткую толстую косу. Еменка, в отличие от Хутунки, был довольно строен, широкоплеч и обладал недюжинной силой.

— Капитан Арсеньев в Хуто-Дату тоже бывал, — сказал он. — Он, как ночь придет, все на бумаге пишет. Когда спит — понять не могу.

— Верно, — подтвердил Хутунка и, выдернув из земли колышек, стал им разгребать розовую золу. Лицо его вдруг сделалось задумчивым. — Новый закон придет, не худо большое стойбище делать. Всех орочей в одно место собрать. Тогда хорошо будет. Он как думает? — Хутунка посмотрел на Александра Намунку.

— Чего там! Правильно говорит. Большое стойбище делать надо.

— Люди когда вместе — силы больше, конечно, — вставил Тихон Иванович. — Если какой купчишка придет, его в шею гнать можно.

Все дружно рассмеялись от такой возможности — дать купчишке по шее.

— Ты, Александр, скажи там: пускай много больше русских людей от Ленина придет. Пускай помогут жизнь новую делать!.. — сказал Хутунка.

— Однако верно! — подтвердил Еменка.

Он встал, разбросал костер, залил угли остатком воды из чайника и, убедившись, что нигде не осталось даже искры, вскинул на плечи вещевой мешок.

Было решено, что до наступления сумерек орочи дойдут до первой гряды сопок, там заночуют, а рано утром, если будет погода, горными тропами выберутся к главному перевалу. Там Хутунка и Еменка оставят делегатов и вернутся назад в свое стойбище.

За перевалом

Выйдя на гористый берег Хунгари и поставив у подножия невысокой сопки палатку, орочи отправились на поиски старого тополя, из которого можно было бы выдолбить ульмагду. Дальше им предстояло плыть по бурной, порожистой реке, впадающей в Амур.

Найти тополь, пригодный под ульмагду, не так просто. Место было гористое, и по склонам сопок толстые деревья почти не росли. А если и были толстые деревья, то лиственницы.

Оставив свои вещи в палатке и взяв с собой только топоры и пилу, орочи больше часа ходили по таежным зарослям, пока отыскали нужное дерево. Подпилив его у самого основания, они втроем толкнули ствол специально срубленной для этого длинной рогатиной, и тополь с треском рухнул на землю.

Александр Лазаревич смерил длину поваленного дерева и сделал на нем несколько затесок топором. Тихон Иванович и Михаил Намунка срубили ветви и принялись очищать ствол от толстой, морщинистой коры.

К вечеру лодка была готова. Ее спустили на воду, шестами пригнали к тому месту, где был разбит бивак. Вытащили на берег и перевернули вверх дном.

Тихон Иванович, как он нам теперь рассказывал, лежа на больничной койке и покуривая папиросы, долго не мог уснуть в ту ночь. Мысли о городе и радовали и пугали его. Радовали потому, что увидеть большой город было давним желанием молодого ороча. А боялся он главным образом того, что вдруг окажется среди городских людей совсем чужим человеком. Ведь даже бумагу, которую прислал Арсеньев, Тихон Иванович не мог прочитать, а в городе, думал он, только и разговаривают по бумаге.

Тихон Иванович нащупал на груди мешочек, в котором лежал заветный адрес, и с тревогой думал:

«Привезем новый закон Ленина. Он ведь тоже написан на бумаге. Как же орочи поговорят с новым законом?»

Тихону шел двадцать шестой год. Но он уже давно был опытным, видавшим виды охотником. Когда ему исполнилось восемь, отец впервые взял его с собой на охоту. В тот же день мальчик настрелял добрый десяток рябчиков, не истратив попусту ни одного заряда. Отец радовался. В четырнадцать лет Тихон уже бил сохатого, ставил капканы на лисиц и выдру, выслеживал медвежьи берлоги и помогал старшим обкладывать медведя. Он уже ничем, кроме возраста, не отличался от старых охотников. Носил такую же, как и у них, одежду и курил такую же трубку.

Однажды, когда скупщик пришел в шалаш его отца и старый Акунка наотрез отказался продать ему несколько особенно хороших лисьих хвостов, скупщик ударил отца кулаком в грудь. Тихон вскочил, вытолкнул скупщика на улицу и пригрозил, что застрелит его в следующий раз. Семья Акунки после этого случая много страдала. Через другие руки приходилось иметь дело со скупщиком, но зато отец еще сильней полюбил Тихона.

Юноша начал задумываться над жизнью. У него рождались новые, незнакомые доселе мысли, в которых он не мог как следует разобраться. Ясно он пока понимал одно: человеку нужно пить, есть, курить, одеваться, и, следовательно, хочешь не хочешь, а без скупщика никак не обойтись. Плохо!

Звали Тихона в то время Тишкой, так же как его отца Ивана звали Ивашкой, и все это было в порядке вещей.

— Ты, Ивашка, уйми своего Тишку! — говорил рыжий скупщик, помирившись в конце концов с отцом, когда забрал-таки приглянувшиеся ему десять лисьих хвостов, которыми так дорожили в семье.

— Однако уйму! — охотно обещал отец. — Он шибко молодой, чего там! — Но «унимать» сына и не собирался. Сам был во многом согласен с ним.