Поезд пришел на Тумнин

На долину упали сумерки. Площадь опустела. Все вошли в клуб. В небольшом ярко освещенном зале, в глубине сцены, под развернутыми во всю ширь знаменами, помещались портреты великих вождей народов — Ленина и Сталина. А над сценой, от стены к стене, было протянуто алое полотнище, на котором, в свете электрических лампочек, сияли слова: «МИР ПОБЕДИТ ВОЙНУ».

По поручению партийной организации, сельского совета и правления колхоза «Ороч» слово взял парторг товарищ Блажеев, недавно приехавший на работу в Уську. В краткой своей речи он рассказал охотникам и рыбакам о значении борьбы за мир, которую ведут простые люди во всем мире.

— А народы нашей страны, под руководством великого Сталина, идут в первых рядах борцов за мир против новой войны. В эти дни ставят свои подписи под Воззванием все советские люди. Нам, жителям далекого таежного поселка, тоже выпала большая честь — подписать Воззвание. Орочи тоже немало пострадали от войны. Лучшие люди нашего маленького народа в грозные для нашей родины годы ушли на фронт, защищали Москву, воевали под Ленинградом, сражались под Киевом. Своими глазами они увидели, сколько разрушений, сколько горя приносит война людям, Многие из наших храбрых воинов сложили свои головы в боях, не вернулись назад в родную Уську-Орочскую. — И когда парторг стал называть имена погибших, все встали. — Сегодня мы скажем свое слово за мир и скрепим это слово своей подписью. Людей, которые хотят мира, неисчислимо больше, чем людей, которые готовят новую войну.

— Правду говоришь! — крикнул с места Иван Иванович Сеченка, довольный тем, что товарищ Блажеев думает так же, как думает он, Сеченка. — Много больше.

— Советским людям, — после короткой паузы продолжал парторг, — нужно мирным трудом заниматься. Счастье большое строить. Коммунизм! Мы не хотим войны не потому, что мы слабые, — наша страна самая сильная страна, и мы никого не боимся. Мы не хотим, чтобы опять было новое горе людям, а война всегда много горя приносит. Верно?

— Верно, конечно! — ответили сразу несколько человек.

Закончив свою простую и всем понятную речь здравицей в честь великого знаменосца мира товарища Сталина — на это ответили громом аплодисментов, — парторг прочел вслух текст Стокгольмского воззвания.

— Среди нас находится самый старейший человек орочского народа, наша дорогая и всеми уважаемая бабушка Акунка, — сказал Блажеев. — Окажем ей честь. Пусть она первой подпишется.

Все в зале зааплодировали. Бабушке помогли встать, и когда она пробиралась между рядами скамеек к сцене, все, мимо кого она проходила, брали ее осторожно за локоть и провожали вперед.

Николай Павлович, который сидел в президиуме, сошел вниз и помог бабушке подняться на сцену. Ей подали стул, но Акунка отодвинула его и, взявшись обеими руками за конец палки и опершись на нее, наклонила голову и сказала:

— Много, однако, на свете живу. Наверно, сто пятнадцать зим будет. Какая жизнь раньше в тайге была — все орочи знают, конечно. Я тоже немного меньше ста зим в шалаше жила — какой год ни возьми, все худо. Раньше бывало так, что зима, что лето — одно дело: думай, что кушать, что пить. А чтоб песни спеть — ничего не было. Потом новый закон жизни на Тумнин пришел, Ленина новый закон. Сразу как солнце над тайгой взошло. А теперь еще лучше стало. Песни, какие хочешь, поют. На сердце совсем легко. Жаль, конечно, года мои далеко ушли. Хотела еще много с народом жить. Может, поживу, чего там! — бодро произнесла она и, как держала обеими руками палку, так и подняла ее и стукнула об пол. Потом подошла к самому краю сцены и добавила: — Бабушка Акунка тоже войны не хочет. Бабушка мир хочет. Счастье всем людям хочет. — И, повернувшись к столу, где сидел президиум, горделиво заключила: — Дай, я подпишу чего надо.

Николай Павлович обмакнул перо и подал ей, хотя он знал, что она не умеет расписываться. Начав лет пятнадцать тому назад посещать ликбез, бабушка из-за слабого зрения вскоре перестала ходить на уроки. Акунка взяла перо. Нащупав острие, она провела им несколько раз по мякоти большого пальца и приложила палец к листу, оставив на нем отпечаток:

— Пускай так будет, чего там, — сказала она, все еще держа на весу руку с поднятым пальцем, влажным от чернил.

Ее усадили за стол президиума.

Потом пригласили на сцену Николая Петровича Батума. Став у самой рампы, Николай Петрович очень волновался и поэтому не мог сразу начать говорить, но видя, что люди и в зале и за столом президиума ждут его слова, переборол волнение и сказал:

— Мне восемьдесят семь лет. Мы остались вдвоем со старухой. Работать мы уже не можем. Но Советское государство обеспечило нас. Дали нам комнату в Доме старейших. Кормят, одевают. Думать совсем не надо, где что взять на жизнь. Однако большая печаль есть, — и он показал на сердце. — Сыновья наши Кирилл и Трофим на войне погибли. Совсем молодые.

Николай Петрович замолчал, и все заметили, как у него дрогнули губы и с ресниц сорвались слезинки.