Поезд пришел на Тумнин

— Так я сейчас, — сказал Валентин, красивый, стройный парень в красной спортивной рубашке с короткими рукавами. На груди у него были два значка ГТО — первой и второй ступени — и круглый, покрытый голубой эмалью значок с белым силуэтом бегущего физкультурника. Валентин Мулинка тоже недавно вернулся из города, где окончил десятимесячные курсы преподавателей физкультуры. На недавних соревнованиях по прыжкам в длину он неловко оступился, получил небольшое растяжение жил на левой ноге и немного прихрамывал.

Он ушел и минут через десять вернулся с тремя бутылками шампанского.

— Понимаете, — сказал он, — какое удивительное дело? Завмаг говорит, что на Север нынче водка не запланирована. Одно шампанское. Сорок ящиков. Выручайте, мол! Я и решил выручить.

Все засмеялись.

— Пусть нам будет хуже, — сказал Ауканка, принимая от Валентина бутылки и ставя их на стол.

Появилась закуска: масло, сыр, огурцы, моченая брусника, варенье из жимолости. Немного погодя Валентина Федоровна принесла на большом блюде жареную рыбу — розовые, жирные куски кеты.

Валентин откупоривал бутылки, стреляя пробками в потолок. Николай Павлович разлил по стаканам пенистое светлое вино и первый поднял бокал:

— Ну, друзья мои, за встречу. Желаю вам удачи в жизни!

Чокнулись и выпили. Потом Петр Анисимович налил по второму стакану и хотел было произнести тост, но Иван Степанович Еменка опередил его:

— Я предлагаю выпить за здоровье Николая Павловича и Валентины Федоровны — наших дорогих учителей и воспитателей. — Он повернулся к Николаю Павловичу, потом к Валентине Федоровне и добавил: — Спасибо вам от всех орочей, что вы столько лет живете с нами в Уське. Будьте счастливы!

Выпили, чокнувшись стаканами. Закусывали, расхваливали рыбу, которая действительно была хороша.

— Кто же ее все-таки принес? — допытывалась Валентина Федоровна. — Не Сидор ли Иванович?

— Какая разница, кто принес, — заметила Дарья Филипповна. — По-моему, хорошо, что принесли.

Третий тост произнес Николай Павлович. Он поднялся, отодвинул стул и своим спокойным, звучным голосом сказал:

— За наших друзей, которые учатся в городе и не успели приехать. За будущих учителей Галину Тиктамунку и Надежду Уланку. За будущих наших врачей Галину Акунку и Василия Акунку. И за всех наших будущих инженеров, агрономов, механиков, экономистов, за всех тех, кто еще сегодня сидит в классах за партами, но уже думает о том, кем он станет. Вас, орочей, как будто мало, всего триста человек. Но я думаю, что вас гораздо больше. Двести миллионов нас, граждан Советского Союза. Единое, могучее братство. Если мне суждено долго жить, я желал бы видеть всех моих учеников уже взрослыми людьми и не обязательно здесь, в Уське-Орочской. Пусть они едут — все сто моих мальчиков и девочек — в Москву, в Ленинград, на Волгу и в Крым, в Туркмению и на Украину, пусть они едут на великие стройки коммунизма, туда, где руками советских людей воздвигается счастье мира. Пусть едут. В нашей стране для вас везде открыты широкие пути жизни. За счастье, друзья мои! За счастье и мир!

«Мир победит войну!»

С моря надвинулся туман, и обе сопки — Солнечная и Северная, которые нависали своими вершинами над долиной, были плотно закрыты белой волнистой пеленой. Постепенно туман все ниже сползал по отвесным склонам, и быстротекущая, всегда очень шумная река умолкла, словно ушла из долины. Ветер гнал по небу лохматые, пушистые хлопья, и то в одном, то в другом месте открывались голубые просветы. А где-то уже вставало солнце. Ветер дул все сильней, угоняя туман на запад, через тайгу, через перевал Сихотэ-Алиня. На востоке обнажались островерхие горы, синие, поросшие буйным лесом, и тусклосерые, вовсе без всякой растительности — камень да мох. Над ними во всю ширь горизонта разливалась заря.

Было семь часов утра.

Куранты московского Кремля били в это время полночь, и радио разносило по поселку звонкие удары, и все они, один за другим, в этой чуткой утренней тишине повторялись в сопках. Потом во всей своей величавой торжественности зазвучал Гимн Советского Союза. Музыка плыла, словно чистые воды Тумнина, среди сопок и леса, и слышно было, как она еще продолжалась вдали после того как уже затихла в Москве.

Никакие пространства, как бы ни были они велики, ни на один миг не отдаляют тебя от сердца нашей Родины — Москвы. Всюду слышишь ее живой голос. И трудно передать чувство, которое испытываешь при этом. Гордость? Да! Счастье? Конечно! Любовь? Да, любовь к своей родине и счастье, что ты принадлежишь ей, а она — тебе, и гордость, гордость оттого, что она такая огромная, почти бескрайная и ясная. Где ни возьми, в любом ее уголке, люди одинаково стараются для нее и одинаково думают о ней, обращая к родине все свои мечты и надежды.