Поездка в горы и обратно

Уговаривала Алоизаса, как маленького, ее дыхание пушило ему бороду, ладонь поглаживала плечо. Зря загораживает он дорогу, его женушка лишь проводит в гостиницу приезжего скандалиста, какого-то Ральфа Игермана, и вернется в теплую постель, ведь так уже бывало, такая у нее работа. Не буря — обычный ветерок выдувает ее на час-другой из дому. Говорила нежно, убедительно. Тебе бы подышать месячишко сухим воздухом Ялты — соберемся и махнем, а? И чем больше уговаривала, тем меньше сама верила, что подхвачена ветерком — не вихрем. Что-то в ее бытии сдвинулось или вот-вот сдвинется — в земле разверзлась грозная трещина, ее существования уже не скроешь, даже если и не собираешься прыгать туда с закрытыми глазами.

— Не будь смешным, Алоизас, очень тебя прошу! — Лионгина погладила дрожащую щеку мужа, не знала, что и ее рука дрожит, хотя губы отрицают выдуманные им страхи. — Я ведь не пешком. Вызову сотрудника с «Волгой». Поищи-ка мои сапожки, а?

Судорога передернула щеку Алоизаса, словно подкрался кто-то невидимый и дернул за бороду. Когда Лионгина просила, он всегда помогал ей одеться, эти услуги сглаживали неосторожные или злые слова. Тогда она принадлежала ему. Теперь — не ослеп же он! — не сапоги ее интересуют, прекрасно помнит, куда поставила их, вернувшись вчера из парикмахерской. Всю квартиру провоняла своими лосьонами. Поэтому Алоизас упорно молчал. И она перестала уговаривать его.

— Прости, я должна вызвать машину.

Едва двинулась к аппарату, как он схватил ее за плечо.

— Ведешь себя как… последняя! Я не позволю превращать себя в идиота. Откуда я знаю? Может, договорилась с тем майором или еще с кем-то? Целый день приемы, коктейли, чашка кофе! Откуда я знаю, с кем ты шляешься, когда я тебя не вижу? Всю жизнь терпеливо сносил твои фокусы: лунатический бред, когда мы только поженились, великие муки, когда училась на вечернем, постоянное кривлянье в Гастрольбюро! Я забросил науку, наполовину написанную книгу, наконец, интересную работу, чтобы, не дай бог, не помешать тебе свободно дышать, а чем отдает оно, это твое дыхание?

Лионгину прорвало.

— Изо рта плохо пахнет у тебя — не у меня. — Она уже накручивала диск. — Будет лучше всего, если ты прополоскаешь рот и ляжешь в кровать.

Алоизас, ожидавший яростного и заслуженного отпора, остолбенел от ее холодного презрения. Какое-то время ловил ртом воздух, продолжая слышать выкрикнутые им же самим грубые слова. Она преспокойно отшвырнула его негодование, не попытавшись доказывать свою правоту, и это свидетельствовало о предательских намерениях. Уже не волоконце — веревка для висельника! Сейчас преспокойно удалится, хотя могла бы послать кого-то из своих инспекторов. У него мелькнула мысль, что и сам был бы разочарован, если бы, бросив в угол сапоги, она так поступила. Не вынес бы еще одного ее притворства.

— Ах так, ах так?

Алоизас стиснул и выбросил вверх кулаки, чего никогда себе не позволял. Лионгина охнула — не от возмущения или страха: ударит! — обожженная тем же самым, что и он, предчувствием — этот ее уход необычен. Пока кулаки Алоизаса мелькали над ее головой — не ударит, не посмеет ударить! — ей пришло в голову, что эта его постоянная, достигшая сейчас кульминации раздражительность может навлечь беду, прямо-таки провоцирует ее, и неизвестно, как его удержать. Может, опалить огнем, который обжег бы и успокоил? Она чувствовала в себе этот огонь — во всем теле, в занесенной для ответного удара руке.

— Стоп, мальчики-девочки, — подскочила наблюдавшая за ними Аня. — Предлагаю другую игру, повеселее. В фанты, а?

— Спасибо тебе, Аня, — Лионгина протрезвела и отправилась одеваться. Ударила бы Алоизаса? Только для того, чтобы иметь возможность немедленно увидеть Рафаэла, который уже не Рафаэл Намреги, а Ральф Игерман, фокусник, обрывок афиши на ветру? Видит бог, я сошла с ума!

— Не вмешивайтесь в чужие дела! Слышите, Аня? — Кулаки Алоизаса месили воздух, ни в кого не метя, скорее смешные, чем грозные.

— Это что? Предложение собрать пожитки? Полагаю, останетесь джентльменом и разрешите мне убраться отсюда утром?

Анин рот смеялся беззвучно, как у клоуна, а шея колыхалась — белая, теплая, манящая даже в такой жуткий час, когда все ведут себя как безумцы.

— Не слушайте его, Аня, — из спальни заступилась за подругу Лионгина. — У него жар.

И у меня жар. Она медленно одевалась. Что-то перегорело, пока они тут противоборствовали. Охлопала стиснутую бюстгальтером грудь. Не молоденькая уже, пора жить спокойно, не теряя головы, расширяя и углубляя проложенную борозду, которой многие завидуют. Не дай бог, выскочишь из этой борозды…