Поездка в Россию. 1925: Путевые очерки

Весь мир этого поколения карьеристов вращался вокруг того, кто кого обскачет или, наоборот, окажется обойденным. Кто получит в правительстве чин королевского делопроизводителя восьмого разряда с прибавкой к жалованью и доплатой, кто станет королевским нотариусом или главным государственным обвинителем. Кто получит дворянский титул, баронство, продвижение по службе, должность доцента, концессию на производство спирта, вырубку лесов или на ведение дел переселенцев. Знаменитый и бессмертный Исидор Кршняви^[122], автор изображения Матери Божьей с шестью перстами, изничтожал в городе все, что было красиво и представляло хоть какую-нибудь архитектурную ценность, а мадам Ива Род^[123], его зеркальное отражение в области литературы, сочиняла лирические стихи. Провинциальные учителя закона Божьего воспитывали малолетних девочек, укачивая их на своих коленях, и на этой почве разыгрывались такие ужасные скандалы, что наш верист Йоза Ивакич^[124]

счел себя обязанным написать на эту тему веристскую новеллу; гимназисты из чувства смутного протеста кончали жизнь самоубийством на глазах своих преподавателей. Город Аграм^[125], столицу Королевства Хорватии, Славонии и Далмации^[126], несмотря на напряжение этой явно декадентской ситуации (что, при кажущейся стабильности, было симптомом распада всего центрального венского и австрийского организма), город Аграм это ничуть не беспокоило.

Здесь принимали высокопоставленных чиновников, приветствовали высоких членов сиятельного дома, вывешивали флаги, услаждали себя концертами ансамблей пожарников и фейерверками, а печать была полна сообщений о грандиозных банкетах в отелях «Царь», «Рояль», «Империал», о собраниях генералитета и высшего духовенства, о главном прокуроре Броше, о «фельдцойгмейстере фон Бороевиче», о «фельдмаршал-лейтенанте фон Грба», о благодарственных мессах и процессиях Тела Господня, о факельном шествии в честь кумы градоначальника Мальвины Холяц и, наконец, о его превосходительстве господине бане Хорватии^[127]

.

Немало народу ломало головы над тем, почему личность его превосходительства бана Хорватии при открытии почти каждого танцевального сезона представляла очередная новая невзрачная фигура^[128]. Гимназисты втайне заговорщически шептались о том, что все это надо бы взорвать динамитом, а банов одного за другим перестрелять, как собак, прямо на золотом кресле, на котором они восседали^[129]. Фран Супило в то время в согласии с программой «Омладины»^[130]

готовился к своему самому тяжкому и самому доблестному бою с ветряными мельницами, закончившемуся бегством в Лондон и безумием. Но об этом позже.

Механизм деятельности хорватского Сабора на площади Святого Марка был в то время^[131] весьма прост и напоминал принцип действия какой-нибудь примитивной машины. 18 мадьяронов + 9 глав областной администрации (великих жупанов) + 1 радикал + икс необходимых франкофуртимашей или сербов из Независимой партии^[132]; необходимое количество — 51. (50+1!!! — число, превышающее половину голосов, испробованный так называемый регулятор демократии). Марионетки, сидевшие на деревянных скамейках Сабора, напоминавших школьные скамьи, а именно подкупленные евреи, графы, патриархи, радикалы и «граничары»^[133]

или подчинялись и голосовали за проект [автономного] бюджета — все это вместе взятое называлось «проголосовать за бюджет», или, если эти куклы не принимали бюджет, их распускали высочайшим рескриптом. Человек, которому предоставлялась честь время от времени огласить высочайший рескрипт и по высочайшему повелению распустить Сабор, именовался баном Хорватии. Это был своего рода фельдфебель, который всегда говорил от имени «верхов». «Верхи» — это высочайшая династия в Бурге, на Балльхаусплац, граф Эренталь, градоначальник Люгер, с одной стороны, а с другой — лакей с бакенбардами, в ливрее, Векерле, или премьер-министр граф Иштван Тиса^[134]. «Верхи» — это означало «дуализм», «прагматическая санкция», «параграф 59 статьи XXX 1868 года», и «верхи» всегда чего-то хотели или, напротив, ничего не хотели. «Верхи», например, хотели Куэна, требовали аннексии Боснии, процессов по обвинению в государственной измене, отказа от «железнодорожной прагматики», нарушения хорвато-венгерского соглашения, введения венгерского языка в школах, а также в учреждениях и спортивных клубах, продажи морского побережья на метры, маленькой мировой войны, а лавочка на площади Святого Марка все это всеподданнейше утверждала и становилась во фрунт^[135]. Это была королевская табачная лавка для розничной торговли во главе с грубым фельдфебелем, высокородным Николой Томашичем, который выдумал в ответ на все на это свою циничную «wurst»[136], или, в переводе на хорватский, «наплевательскую» позицию: «Так надо! Этого требуют верхи! Если вам не нравится, давайте разойдемся! У меня в кармане рескрипт. Мне — плевать!»