Поэзия первых лет революции

Но в этой необходимой реакции на абстрактность пролетарских поэтов иногда высказывались взгляды не совсем правильные. Так, например, критик В. Рожицын, поддержанный проф. В. Сиповским, писал по поводу темы революции в советской поэзии: «Совершенно невозможно согласовать действительный Октябрь с его поэтической мифологией у Кириллова, Герасимова, Александровского. Их Октябрь - величественная декорация никогда не имевшей на земле места исполинской битвы миллионов против миллионов. Железный гнет заводов, глухой ропот толп, ураган восстаний, кровь и огонь на улицах и потом патетическое славословие победоносному мировому труду. В этом - слабость и сила пролетарских писателей: изображенная ими революция не происходила никогда и нигде, но она имела магическую заклинательную силу в себе. Это - призыв, это - прокламация, особого рода поэтическая магия, вследствие которой участники революции невольно подымались над действительностью, развертывая ее сокровенный смысл, как миф об октябрьских днях»⁸⁴.

С первого взгляда эта концепция выглядит весьма соблазнительной. Действительно, революция в том именно виде, как она изображена пролетарскими и не только пролетарскими поэтами, нигде и никогда не происходила, и подлинные факты развертывались по-иному, чем об этом рассказывается в многочисленных стихах и поэмах. Если мы обратимся к произведениям этого времени, называющимся «Октябрь» (а таких появилось достаточно), то мы поразимся тому, как далеко в сторону от фактической точности ушла фантазия поэтов и до чего здесь мало конкретных примет великого события. Вот, например, Октябрь в изображении М. Герасимова, не являющийся исключением из длинного ряда поэм под тем же названием:

Ногами труб уперлись в горны,

И кудри туч спадают с плеч,

Мы цепи с рук мозольно-черных

Бросаем в солнечную печь.

Расплавив голубую тину

Небес, где злато и лазурь,

И облак пепельные спины

Раздуем мы мехами бурь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дух разрушенья - созиданья

Могучий и творящий дух,

Гори, земля, пылайте, зданья,

Чтоб пламень сердца не потух!⁸⁵

Тут даже и события нет как такового, а есть лишь лирическое парение эмоций и ряд иносказаний, выдержанных в обычном духе космизма и гиперболизма. И все же нельзя рассматривать подобного рода образцы отвлеченной поэзии как плод чистого вымысла, наделенного лишь субъективной (как говорит критик - «магической») силой и абсолютно лишенного объективной значимости. Не говоря уже о том, что никакое произведение искусства никогда в точности не соответствует факту, следует помнить, что указанные стихи и поэмы отражали не фактическую сторону революции, а были связаны с нею иными каналами, воплощая в общих чертах разрушительный и созидательный дух революции, ее всемирный размах, пафос коллективизма и т. д. Не соответствие фактов нужно здесь искать, а согласованность или несогласованность с общими чертами и устремлениями эпохи. Фантазируя, преувеличивая, отвлекаясь от внешнего правдоподобия событий и конкретных примет времени, советские поэты стремились показать и в большинстве случаев показывали (одни более успешно, другие - менее) реальную правду действительности, состоящую и в «глухом ропоте толп», и в «ураган восстаний» - во всем том, что критик назвал «поэтической мифологией», подойдя к этим образам с критерием буквальной точности, не применимым к искусству вообще, к романтическому искусству - в особенности. И на недоуменный вопрос, где же на земном шаре, в каком населенном пункте происходила та «исполинская битва миллионов против миллионов», о которой писали поэты (ведь в реальных сражениях принимали участие в лучшем случае всего лишь десятки тысяч), можно ответить словами Маяковского:

Товарищи газетчики, не допытывайтесь точно,

где была эта битва и была ль когда.

В этой главе в пятиминутье всредоточены

бывших и не бывших битв года.⁸⁶

Советская поэзия в тот период в основном развивалась в направлении всяческого сгущения, концентрации жизненного материала, «всредоточивая» в один собирательный образ столь большое содержание, что произведения порой напоминали «до неузнаваемости раздутые» мифы и легенды, но были с ними схожи лишь внешне, формально. Отсюда же проистекала характерная для того времени «сгущенность» стиля («...это наша великая революция, сгущенная стихом и театральным действием»⁸⁷, - говорил Маяковский о «Мистерии-буфф») - насыщенность гиперболами, символикой, аллегориями, злоупотребление отвлеченными понятиями и т. д.