Пограничные были

— Ничего подарочки, полезные и вкусные, положительно влияют на поправку раненых. Лично я чувствую большое облегчение, мой отделенный Серега тоже, — сообщил Петька. Проглотил конфетку и без всякого перехода спросил: — Что скажешь насчет Ксюши?

— Девка как девка, — сумрачно отозвался Селюшкин.

— Ну знаешь! — возмутился Петька и даже швырнул на одеяло взятую из кулька конфетку. — Первобытный человек — и тот чего-нибудь разглядел бы! — Вздохнул, поднял конфетку с одеяла. — В женском поле не разбираешься, так хоть подарки оцени — в тумбочку тебе положили.

— Оценю, когда чай принесут.

Петька только рукой махнул безнадежно...

Письмо от Насти, которое доставил в палату военный корреспондент, Селюшкин прочитал уже вечером, когда Петьку, совавшего нос во все дела каждого, увезли на перевязку. В письме Настя ни в чем не упрекала Селюшкина, а просто отметила: «...ты пишешь редко, скупишься на добрые слова — значит, писать по какой-то причине тебе неохота, а я пишу-расписываю, как скучаю по тебе — выходит, вроде бы навязываюсь на шею». И заканчивала письмо так: «Желаю тебе счастья, а обо мне не думай — не пропаду и больше надоедать тебе своими письмами не буду...» И слова твердые и написаны твердой рукой, четким почерком.

Селюшкин сердито сказал себе: «Настя дает полную отставку, так мне и надо!..» Обиды на Настю у него никакой не было — у нее тоже должна быть своя гордость.

В эту ночь Селюшкин тоже спал беспокойно. Опять в его сновидениях переплетались события минувшего дня — то в перевязочной, то в палате...

Наутро Сергей, вернувшись из перевязочной, принялся писать письмо. Усевшись поудобнее, он начисто отключился от всего окружающего и сосредоточился на своем «боевом донесении».

— Твой положительный пример, Сергей, меня вдохновил, — сказал Петька, доставая из тумбочки конверт с бумагой.

А потом и Селюшкин стал писать — сколько же можно тянуть?

Нет, не Насте. О чем ей писать? Извиняться за скупые и редкие письма? Чувства свои расписывать, которых не было? Но ведь что-то было. Но что?

Была многолетняя ребячья дружба. Жили рядом, часто бывали вместе, но ни разу не оставались наедине, чтобы, ну не поговорить, так хотя бы помолчать вместе. Только ведь и было, что обняла его Настя во время проводов на службу и всплакнула на плече...

Селюшкин принялся писать позже всех, а закончил первым. Коротенько написал родителям о боях на Безымянной сопке: несколько раз ходил в штыковую, был ранен, теперь лежит в госпитале, скоро выпишется. Попросил родителей не вмешиваться в Настины дела — она взрослая и сама понимает что к чему, а он без нее устроит свою будущую жизнь. И ни поклона ей, ни привета не передал. Заклеил письмо и почувствовал непонятное облегчение...

Когда все закончили писать, Петька сказал:

— За активную переписку с родными и близкими наша палата получит благодарность от Ксюши. Ты, Сергей, обязательно будешь отмечен особо — такое письмище навалял! А тебе, отделенный Селюшкин, будет устроена головомойка — не письмо, а куцую телеграмму родил.

— Что родил, то и родил, это мое личное дело. И причем тут Ксюша?

— Переписка с родными — не только твое личное дело. От этого зависит еще и настроение родственников и некоторых других. Понимать надо!.. А Ксюша вот при чем: от комиссара госпиталя она имеет специальное поручение активизировать переписку раненых с родственниками, женатиков — с детьми и женами, холостяков — с родителями и невестами. Она отвечает за доставку почты раненым в палату и за отправку также. Усвоил?..

...Удивительно устроена память человеческая.

Селюшкин довольно четко помнил службу на дальневосточной границе, бои на сопке Безымянной. Но прошло время и как бы перетасовало тогдашние события и факты. Но все, что касалось Ксюши, помнил он в четкой последовательности, явственно, до самых мелких подробностей, — все ему представлялось значительным, важным, дорогим.

И Ксюша помнила все, начиная с самой первой встречи. И она при первой же встрече почувствовала какое-то смятение и всем сердцем расположилась к нему. Потом перевязка... И она, конечно, видела его письмо — легонькое, тощее. В отличие от других раненых, написавших увесистые послания, адресованные девушкам или женам, Селюшкин писал отцу. И это только усилило ее к нему расположение.

На второй перевязке он вел себя совсем по-другому. Был терпелив и молчалив. Она знала, как это больно — когда отдираешь прилипшие к ране бинты. Но он только морщился, покашливал и не обронил слова. После этой трудной перевязки Селюшкин поднес было ко лбу тыльную сторону ладони, чтобы вытереть обильный пот, но Ксюша придержала его руку:

— Обожди, Юра. У меня это лучше получится.

Селюшкин лежал на животе, поставив локти на подушку и опустив на раскрытые ладони подбородок. Ксюша осторожно снимала марлевым комочком с его лба липкий пот и нет-нет да прикасалась нечаянно к его лицу своими пальцами — теплыми, нежными. И от этих нечаянных прикосновений девичьих рук не то чтобы боль притихала, а становилось легче.