Пойте, неупокоенные, пойте

Я говорю это ей, потому что иногда между ее воплями я слышу слова, слышу ее мысли: Почему он не слушает, почему он не слушает, я чувствую! Я кладу руки ей под мышки, и она извивается и вопит. Майкл хлопает дверью, идет к нам, а потом останавливается.

– Если ты сейчас же не встанешь с пола, я тебя отшлепаю, слышишь? Ты меня слышишь, Кайла? – говорит Майкл.

Кожа вокруг его глаз и горла становится красной; он машет руками, но дым просто следует за ним, словно одеяло, в котором он запутался. От этого он краснеет еще больше. Я не хочу, чтобы он ударил ее вилкой.

– Давай, Кайла, ну, – говорю я.

– Черт возьми, – ругается Майкл. – Микаэла!

И тут он нагибается над нами, его рука резко вытягивается, отходит назад. Он отбрасывает вилку и сильно бьет Кайлу по бедру, один раз, второй, его лицо бледное и напряженное, как узел.

– Я что сказал? – Каждое слово сопровождается ударом.

Рот Кайлы раскрыт, но она не рыдает: все ее тело напряжено от боли, глаза широко раскрыты. Я знаком с этим криком. Я подхватываю ее и уношу подальше от Майкла, поворачиваю к себе, ее спина горячая на ощупь. Мое успокаивающее сюсюканье ничего не дает. Я знаю, что будет дальше. Она испускает один протяжный и оглушительный крик.

– Не надо было так, – говорю я Майклу.

Он отступает назад, трясет рукой после шлепка, словно она онемела.

– Я предупреждал, – говорит он.

– Неправда, – возражаю я.

– Слушать меня надо, – говорит Майкл.

Кайла извивается и вопит, сворачиваясь всем телом. Я поворачиваюсь спиной к Майклу и выбегаю через заднюю дверь. Кайла утыкает свое личико мне в плечо и кричит.

– Прости, Кайла, – говорю я, как будто это я ее ударил.

Как будто она может услышать меня сквозь плач. Я гуляю с ней по заднему двору, повторяя это снова и снова, пока солнце не поднимается выше в небе, опаляя нас, превращая грязные лужи в пар. Выжигая землю досуха и обжигая меня и Кайлу: превращая ее кожу в арахисовое масло, а мою – в ржавчину.

Я извиняюсь до тех пор, пока она не успокаивается и не начинает икать, пока я не понимаю, что она точно меня слышит. И я жду, жду, пока ее маленькие руки не обнимут мою шею, а голова не опустится мне на плечо. Я так упорно жду этого, что даже не вижу мальчика, глядящего на нас из тени высокой, многорукой сосны, пока Кайла не тянет меня за рукав и не говорит: Нет, нет, Джоджо. В ярком свете дня его укрывает тень: прохладная темная вода болота, цвет грязи – теплой и слепящей. Он двигается, составляя единое целое с тьмой.

– Он кормит свиней. Твой Па.

Я с силой выдыхаю воздух через нос, надеясь, что он не примет это на свой счет. Что он не примет это за желание говорить, и за нежелание – тоже.

– Он меня не видит. Как так, почему он меня не видит?

Я пожимаю плечами. Кайла говорит: Кушать-кушать, Джоджо. В доме тихо, и на секунду, внезапно поразившись собственной глупости, я задаюсь вопросом о том, почему Леони и Майкл не ругаются из-за того, что тот ударил Кайлу. И тогда я вспоминаю. Им все равно.

– Ты должен спросить его обо мне, – говорит Ричи.

Он выходит из тени, словно пловец, выплывающий на поверхность вдохнуть, сверкая на свету. А на свету он всего лишь худощавый мальчик со слишком узкими костями, без положенного жира, который весь выжжен. Он даже может вызвать жалость, пока его глаза не расширяются, и я сжимаю Кайлу так сильно, что та вскрикивает от боли. Его лицо поджимается от голода и желания.

Я качаю головой.

– Для меня это единственный способ уйти.

Ричи останавливается, глядит в небо.

– Даже если он больше не желает знать меня, не заботится обо мне. Мне нужно, чтобы история продолжалась.

Его афро такое длинное, что походит на испанский мох.

– Так говорит змеептица.

– Что? – переспрашиваю я и сразу же жалею об этом.

– Здесь все по-другому, – отвечает он. – Слишком много влаги в воздухе. Соли. И запаха грязи. Точно, – продолжает он, – рядом точно вода.

Я не понимаю, о чем он говорит. Кайла говорит: Внутрь, Джоджо, внутрь.

Ричи смотрит на меня так, будто видит меня таким, каким я видел его. Как Па смотрит на свинью перед закланием, оценивая мясо. Он кивает.

– Заставь его рассказать тебе эту историю. Когда я буду рядом, – говорит он.

– Нет, – говорю я.

– Нет? – повторяет он.

– Нет.

Кайла издает тихие мурлычащие звуки, дергая меня за уши. Есть, Джоджо, – просит она.

– Хватит и того, что мы вернули тебя. Привели сюда. А если Па не хочет рассказывать эту историю? Что, если он не хочет об этом говорить?

– Неважно, чего он хочет. Важно, что нужно мне.

Я покачиваю Кайлу. Поворачиваюсь, и мои ноги утопают в заболоченной траве. Рядом мычит корова, и я слышу: Прохладно, и время зеленого пришло. Новой травы. Я останавливаюсь, обернувшись наполовину, снова вижу его сверкающие яростью глаза.

– Если я правильно понял твою историю, ты собираешься уйти, верно? Ты исчезнешь?

Мой голос вздрагивает, становясь высоким, как у девочки. Я откашливаюсь. Кайла дергает меня за волосы.