Пойте, неупокоенные, пойте

Есть и люди: крошечные, но различимые. Они летают, ходят, плавают и бегают. Они одиноки. Они вместе. Они блуждают по вершинам. Они плавают в реках и море. Они ходят рука об руку в парках, по площадям, исчезают в зданиях. Они никогда не молчат. Всегда слышно их пение: они не двигают ртами, но звук исходит от них. Они поют в золотом свете. Звук исходит от черной земли и деревьев и вечно светлого неба. Звук исходит от воды. Это самая красивая песня из всех, что я когда-либо слышал, но я не могу разобрать ни одного слова.

Я хватаю ртом воздух, когда видение проходит. Темное низкое пространство под домом Ривера маячит передо мной: скрипит, затем затихает. Я смотрю направо и вижу мелькание воды, рек, диких мест, городов, людей. Затем тьму. Смотрю налево и вижу этот мир снова, но он вновь исчезает. Я отчаянно хватаюсь за воздух, но мои руки ни во что не упираются; они не прорывают путей к этому золотому острову.

Отсутствие. Оторванность. Я плачу.

Я вылезаю из-под пола с восходом солнца, когда Леони и Майкл хлопают дверями машины и идут к дому. Деревья тихо стоят в синем свете рассвета, воздух еще влажнее, чем вчера. Солнце – лишь намек на свет сквозь деревья. Звук воды сейчас сильнее всего: то место висит на периферии моего зрения. Пока они двигаются, полуступая, полуспотыкаясь, Леони оглядывается через плечо, как будто кто-то идет там, справа, за ней. Я бросаюсь вперед, потому что вижу вспышку. На мгновение там кто-то есть, кто-то, похожий лицом на Джоджо, худощавый и высокий, как Рив, кто-то с такими же глазами, как у соленой женщины, которая лежит в постели. И затем ничего. Только воздух. Леони и Майкл останавливаются у двери, обнимаются и шепчутся, пока я обхожу место, где я увидел вспышку. Воздух кажется острыми иглами.

– Тебе нужно поспать, сладкая, – говорит Майкл.

– Не могу. Пока нет, – отвечает Леони.

– Просто ляг со мной.

– Надо кое-что сделать.

– Да?

– Скоро вернусь, – говорит Леони.

Они целуются, и я отворачиваюсь. Что-то в том, как Майкл хватает ее за затылок, а Леони прижимает его лицо к своему, наводит на мысль об отчаянии. Об отчаянии и жажде, что требуют уединения. Он исчезает в доме, а она идет по обочине вдоль дороги. Я не могу не последовать за ней. Мы идем так под навесом из дубов, кипарисов и сосен. Дорога такая старая, что почти стала гравийной. Время от времени нам по пути встречается то один дом, то другой, тихий и закрытый: в некоторых люди разговаривают тихими голосами, варят кофе, готовят яичницу. Кролики, лошади и козы на утреннем выпасе: некоторые лошади подходят к краю своих загонов, поднимают головы над заборами, а Леони проходит мимо, касаясь их мокрых носов ладонью. Дома становятся ближе друг к другу. Леони переходит улицу, и я вижу кладбище. Надгробия – половины овалов, вкопанные в землю. На некоторых фотографии умерших. Она останавливается перед могилой ближе к началу кладбища, где похоронены недавно умершие, и когда она опускается на колени перед ней, я вижу мальчика, которого видел сегодня утром за плечом Леони, но теперь он уже высечен в мраморе, а под его лицом имя: Гивен Блейз Стоун. Леони достает сигарету из кармана и поджигает ее. Пахнет гарью и дымом.

– Тебя вечно здесь нет.

Птицы просыпаются в кронах деревьев.

– А ты сделал бы это, Гивен?

Они шуршат и ворочаются.

– Она сдается.

Щебечут и взлетают.

– Правда?

Птицы рассекают воздух над нашими головами. Чирикают друг другу.

– Ты дал бы ей то, чего она хочет?

Леони плачет. Она игнорирует слезы, позволяя им капать с кончика подбородка на грудь. Лишь когда они пятнами покрывают кожу ее ключиц, она все же утирает их.

– Может быть, я слишком эгоистичная.

Маленькая серая птичка приземляется на краю кладбищенского участочка. Она клюет землю раз, другой, в поисках завтрака. Леони вздыхает, и вздох переходит в смех.

– Конечно, ты не придешь.

Она нагибается и поднимает камень, вросший в землю у могилы Гивена, вытаскивает рубашку из штанов, берется за низ ткани и кладет камень в получившийся карман. Она встает и говорит в воздух, и птичка подпрыгивает и улетает прочь.

– Чего я ожидала?

Леони блуждает среди могил, нагибаясь и собирая булыжники со всех могил: от тех, которые только начинают собираться на сырой земле, до тех, что лежат в центре и в глубине кладбища, где камни истерты ветром и водой, а имена на надгробиях едва различимы. Птицы взмывают большой стаей в небо в поисках более плодородной земли. Когда Леони возвращается домой, передняя часть ее рубашки тяжела от камней, и она плачет. Долгую дорогу она проходит в тишине. Камни все темные от ее слез. Они все еще мокрые, когда она входит в дом, идет мимо Джоджо, Рива и Кайлы, все еще спящих в гостиной, в комнату матери. Запах в этой комнате – одна сплошная соль: океан и кровь. Она становится на колени, от чего камни выскальзывают на пол, смотрит на просоленную женщину, которая встрепенулась от сна, и говорит:

– Хорошо.