Пойте, неупокоенные, пойте

– Я каждый день мыл руки, Джоджо. Но чертова кровь никогда не смывается. Я подношу руки к лицу и чувствую ее запах под кожей. Я чувствовал этот запах, когда надзиратель и сержант обнаружили нас. Собаки тявкали и слизывали кровь со своих морд. Они вырвали ему горло, сгрызли поджилки. Я почуял этот запах, когда надзиратель сказал мне, что я молодец. Чуял его в тот день, когда меня выпустили на свободу за то, что я вел собак, которые поймали и убили Ричи. Чуял его, когда после долгих недель поисков я наконец нашел его маму, чтобы сказать ей, что Ричи мертв, а она посмотрела на меня с каменным лицом и закрыла передо мной дверь. Чуял его, когда посреди ночи добрался до дома, чуял его на фоне противного запаха болота и соли моря, чуял его много лет спустя, когда залезал в постель к Филомене, прижимался носом к шее твоей бабушки и вдыхал ее запах, словно он мог перебить все остальное. Но он не мог. Когда погиб Гивен, я думал, что утону в горе. Оно ослепило меня, свело с ума до такой степени, что я не мог даже говорить. Ничего не помогало, пока на свет не появился ты.

Я обнимаю Па, как обнимаю Кайлу. Он прячет лицо в колени, и его спина трясется. Мы склоняемся вместе, а Ричи становится все темнее и темнее, пока не превращается в черную дыру посреди двора, как будто поглощающую весь свет и всю тьму на мили вокруг, на все те годы, пока он не начинает пылать черным и не исчезает. Там, где он был только что, остаются мягкий воздух и желтый солнечный свет да летящая пыльца, и мы с Па лежим, обняв друг друга на траве. Животные успокаиваются, больше не рычат, не хрюкают и не визжат. Спасибо, говорят они.

Спасибо спасибо спасибо, поют они.

Глава 14

Леони

Когда я возвращаюсь домой с камнями с кладбища, Майкл уже уехал на моей машине. Тяжелые камни тянут рубашку, напоминая мне ощущения, с которыми я носила Джоджо и Микаэлу, чувство другого человека в своем животе. Подобрав камни, которые я выронила в комнате Ма, я вылетаю из дома и вижу Призрачного Гивена. Его голова наклонена набок, он смотрит куда-то вдоль всего дома, через гостиную, через кухню, наружу через заднюю дверь. Он прислушивается. Я останавливаюсь.

– Что?

Слово вылетает, как маленький дротик. И хотя я понимаю, что все дело, должно быть, в остатках метамфетамина, который я проглотила, я все же чувствую себя трезвой как стекло, но Гивен стоит здесь, блестящий и высокий, в гостиной. Его рот двигается, как будто он повторяет что-то, что ему внушает кто-то еще, и если бы он мог говорить, выходило бы наверняка нечто сумбурное. То, что он слышит, заставляет его ринуться к открытой двери комнаты, остановиться на пороге кухни, склонить голову и схватиться за дверной косяк. В последний раз, когда я видела его здесь, он был еще жив. Кровь пульсировала в нем барабанной дробью. Он спорил с Па о чем-то, возможно, о машине, о его успеваемости или о том, что, кроме лука и стрел, у него не было страсти ни к чему, кроме игры в футбол. Тебе нужно найти свой путь, сынок, – говорил ему Па. Гивен сидел на диване, и когда Па вышел через заднюю дверь, он подмигнул и прошептал мне: А тебе нужно достать шило из задницы, Па.

Лопатки Дарованного-не-Дарованного сжимаются, как кулаки, которые он прячет рубашкой. Он отрицательно покачивает головой – раз, затем другой, уже в ответ на то, что он слышит.

– Я схожу с ума, – говорю я себе. – Я просто схожу с ума.

Я прохожу мимо Гивена, выглядываю через москитную сетку наружу. Па и Джоджо сидят во дворе, на земле у свиных загонов, и разговаривают о чем-то. Я не слышу ничего с такого расстояния, но Гивен явно слышит, и то, что он слышит, заставляет его еще быстрее качать головой, его кулак бессмысленно бьет раз, другой по облицовке. Не оставляя следа. Я почти жду, что почувствую, как трется его футболка о мою руку, когда прохожу мимо, но чувствую лишь туманную прохладу. Гивен шевелит губами, и я понимаю, что он говорит без слов. Па, говорит он беззвучно. Ох, Па. Я прищуриваюсь. Кажется, Джоджо поглаживает Па по спине. Обнимает Па, и я понимаю, что никогда прежде не видела Па на земле, если только он не сажал в нее семена, или не боролся с каким-то животным, или не полол сорняки.