Пока смерть не разлучит...

— Гражданка, такие чувства делают вам честь.

— Мне совершенно неважно, делают ли они честь мне, я лишь хочу, чтобы они были достойны его.

Ну, вот и всё. Никто ее не задержал. Не остановил. Не помешал ей сесть в карету. Она возвращается в Шаваньяк.

Как хорошо на душе! Она превозмогла свой страх! Она сделала то, что должно!

Многие жены эмигрантов оформляли развод со своими мужьями — ради детей: чтобы сохранить имущество, свободу, жизнь… Но зачем нужна жизнь и имущество, если утрачены честь и достоинство? Адриенна — жена Лафайета. Перед Богом и людьми. Что бы ни случилось. Дети ее поймут.

В Бриуде выставили на торги мельницу в Ланжаке, принадлежавшую Жильберу. Тетушка загорелась желанием ее выкупить; Адриенна поехала вместе с ней.

Знакомые лица. Одни отводят глаза, другие слегка кивают. Нельзя порицать людей за то, что они слабы. Но и ей не могут запретить делать то, что должно.

— Граждане! Считаю своим долгом, прежде чем начнется торг, выразить протест против чудовищной несправедливости: законы об эмиграции применяют к человеку, который в этот самый момент является узником врагов Франции. Попрошу принять к сведению мои слова.

— Занести их в протокол?

Господин Моренди уже однажды нарвался на неприятности, когда защищал по ее просьбе сельского кюре, отказавшегося принести присягу, и добился его оправдания присяжными из числа крестьян. В Бриуде даже не пожелали утверждать слишком мягкий приговор…

— Нет, граждане, это может повредить вам, а мне бы этого не хотелось. Не нужно губить себя ради учтивости — только во избежание несправедливости. Запишите мой протест отдельно.

Моррис переслал Адриенне письмо Лафайета из Магдебургской тюрьмы, написанное по-английски. Она нетерпеливо вскрыла запечатанный конверт. О господи!

Тесная, душная камера… Жильбер меряет ее своими стройными длинными ногами: три шага в ширину, пять с половиной в длину… Ему всегда было трудно усидеть на месте. А может быть, он уже не в силах ходить, а мечется в жару на своей койке… топчане… охапке соломы — это может быть всё, что угодно, — возле влажной стены, покрытой плесенью! А она здесь и ничем не может ему помочь! Что бы она смогла сделать? Всё, что угодно! Она бы меняла повязку на его горячем лбу, давала ему питьё, писала бы жалобы и требовала от коменданта, чтобы его перевели в более просторную камеру! Ведь это же Лафайет! А когда он поправится, они бы разговаривали, убивая время. Жильбер так хорошо умеет слушать! А какой он рассказчик! У него превосходное, очень тонкое чувство юмора и такая красивая улыбка…

Боше опять отправился в Париж: Адриенна передаст в залог Моррису всё, что у нее осталось, если он возьмет на себя уплату долгов и выхлопочет ей паспорт: ей нужно немедленно ехать к мужу.

* * *

К девятому июня траншеи протянулись от Марли до правого берега Шельды, солдаты заканчивали обустраивать ходы сообщения. Принц Кобургский намеревался использовать в Валансьене опыт герцога Саксен-Тешенского, который подверг Лилль безжалостной бомбардировке, уничтожив несколько кварталов. Днем огонь будет направлен по батареям, а ночью заговорят мортиры, раскаленные ядра полетят в магазины, пороховые склады, казематы, а вызванные ими пожары неплохо будет дополнить наводнением, разбив шлюзы. И тогда местные жители сами заставят упрямого французского коменданта капитулировать.

Ришелье и Ланжерон объезжали траншеи, следя за продвижением работ. В Генеральный штаб австрийского командования под Валансьеном они прибыли в мае и уже побывали в сражении. Французы отступили, понеся большие потери, и заперлись в городе; судя по всему, они намерены держаться до конца. Недавняя измена Дюмурье побуждала генералов-патриотов доказывать всеми силами, что они не предатели, даже если здравый смысл подсказывал отступление.

Завладев в марте Бредой и Бергеном-на-Зоме, Дюмурье намеревался окружить и разбить войска принца Кобургского у Неервиндена, но чуда при Вальми и Жеммап повторить не удалось: патриотическое воодушевление французов не могло заменить выучки и дисциплины, да и соотношение сил было уже не два к одному, а одиннадцать к десяти. Всё прощают только победителям. Едва весть о поражении докатилась до Парижа, как Конвент потребовал предать Дюмурье Революционному суду, припомнив ему и то, что он был против казни короля. Со своей стороны, принц Кобургский предложил ему перейти на сторону австрийцев, чтобы восстановить во Франции конституционную монархию и вызволить из Тампля королевскую семью. Выбор был слишком очевиден, поэтому Дюмурье арестовал депутатов Конвента, присланных, чтобы арестовать его самого, и выдал их австрийцам. Но этим всё и кончилось: Валансьен он сдать не смог, потому что французский гарнизон отказался ему повиноваться; подполковник Даву с батальоном добровольцев, храбро бившихся при Неервиндене, попытался захватить генерала-изменника — тот чудом спасся из-под огня. В свите Дюмурье находился и молодой Луи-Филипп — "Эгалите-сын". Седьмого апреля все Бурбоны, еще остававшиеся на свободе, были арестованы и заключены в марсельский форт Сен-Жан.