Пока живешь, душа, - люби!..

ваво-мокрой, я просила Мишу приподняться на локтях, чтобы её вытащить, но он уже не

мог, а у меня не было сил. Я гладила его по незакрытым местам тела, ему это нравилось и

немного успокаивало, только просил не касаться области воспаленного солнечного спле-

тения. Внезапно я ощутила, что опухшие ноги под моими поглаживаниями холодеют (не

прокачивает сердце!), но ничего ему не сказала.

Снова пришел хирург и велел везти в хирургический корпус на операцию.

Я немало колебалась - стоит ли рассказывать дальнейший эпизод, он компрометиру-

ет порядки в городской больнице, врачи которой сделали для Михаила так много хороше-

го.

Для врачебного персонала Сопин был не рядовой больной. Думаю, главную роль

играло внимание властей, которые время от времени по «наводке» Союза писателей Рос-

сии о нем справлялись. Врачи приходили к нему не только как к пациенту, но и как к ин-

тересному собеседнику. Видели, что он здесь не просто лечится, но работает (всегда обло-

жен рукописями). Особенно часто заходил лучший вологодский кардиолог Виктор Алек-

сандрович Ухов. Помню, как он однажды насмешил нас, сказав:

- Я, Михаил Николаевич, знаете, как Вас уважаю! У меня первым очень знаменитым

пациентом был Виктор Астафьев, я тогда еще совсем молодым был. А теперь вот Вы. Вы

для меня... прямо как Маяковский.

Маленький черно-белый телевизор Ухова постоянно «дежурил» в Мишиной палате,

а гастроэнтеролог приносила редкие книги и магнитофонные записи.

Но вечером 11 мая никого из них здесь не было. И дежурного врача на отделении –

тоже.

Не будь даже безобразных сцен, о которых я напишу ниже – спасти Мишу не уда-

лось бы. Это уже была агония, она продолжалась вторые сутки. Все-таки больного честно

пытаются спасти, но... до чего неуклюже!

Сцены хорошо характеризуют положение вещей в современной российской медици-

не. И как же эта фантасмагория созвучна творчеству Сопина – ну прямо подтверждение

его стихов:

Две вечных российских проблемы –

«Что делать?» и «Кто виноват?».

Ни четкого плана, ни схемы...

Россия-Россия, виват!

Наконец, те, кому дорого творчество Михаила Николаевича, имеют право узнать о

последних минутах его жизни, и, я уверена, он этому не воспротивился бы.

Итак, поступает распоряжение везти больного в хирургический корпус, а это в дру-

гом здании, через дорогу. Санитарная машина есть, но пациента еще надо доставить с

пятого этажа вниз.

Идти сам он не может, а тележка не въезжает в палату. Приносят носилки, но их не-

кому нести. Сестра Галя пошла по палатам, призвала на помощь мужчин помоложе. Они

подняли Мишу прямо на окровавленной простыне и тонком одеяле, положили на холод-

ные прорезиненные носилки. Везут по коридору, все это сооружение подскакивает, а я

ведь знаю, что у него каждое неловкое движение вызывает боль. «Куда ставить в лифте?»

- «Кладите на пол». Ну прямо как в военно-полевых условиях, когда медсестра тащит ра-

неного по ухабам, у него ног нет, а она: «Потерпи, миленький...»

Вынесли на улицу, холод и ветер усиливаются. Стоим на крыльце, а проезд заняла

посторонняя машина, отогнать - нет водителя. Я в курточке, здоровая, мне и то холодно. А

149

он полуголый. Прикрыть нечем - захватить второе одеяло не догадались. Кричит: «Мне

холодно!» Я сняла курточку, пытаюсь укрыть, но она маленькая, сползает. Впрочем, вряд

ли он тогда оценивал ситуацию адекватно.

Привезли в хирургию, вышел главный, посмотрел:

- Для операции нет показаний. Зачем привезли? Разве не видно, что у него хрипы по

всем легким? - возвращайте в пульман, пусть лечат.

Тут даже медсестра возмутилась:

-Зачем издеваетесь? Ведь мы по вашему указанию доставили! Если ваш специалист

не компетентен, могли бы прислать пограмотнее!

Далее повторяется весь этот кошмар в обратном порядке с той разницей, что теперь

даже нижнее белье у меня в руках. Куда теперь? - в реанимацию, а такая всего одна, в кар-

диологии. Там не принимают:

- У нас только одно свободное место. А вдруг кого с инфарктом привезут?

Я взмолилась:

- Вы только снимите этот ужасный приступ. Куда такого в палату?

Галя трясет бумажкой из хирургии с указанием «принять», побежала договаривать-

ся...

Вобщем, согласились. Последние Мишины слова были: «Воздуху! Воздуху!» - и:

«Ты, Татьяша, от меня не уходи».

…В реанимацию меня не допустили. Я спросила Галю, что теперь будет.

- Дадут сильный наркотик, чтобы снять боли, и этим окончательно посадят сердце.

Потом рассудила, что раз уж в реанимации взяли, до утра все равно не выпустят, да и

в последующие два-три дня тоже. Лучше мне сейчас уйти, а утром позвонить.

Я пришла домой и позвонила Пете в Петербург:

- Сегодня ночью папа, наверное, умрет.

Но он умер не ночью... через пять-семь минут после того, как мы расстались. В это

время я еще не покинула стен больницы.

На похоронах я сказала:

- У Михаила была тяжелая жизнь, и все-таки он был счастливым человеком. Он

говорил: «Сколько ребят на Украине погибло от голода и болезней в тридцатые, а я вы-

жил. Потом – война, бои, бомбы... Сотни тысяч полегли, а я жив. Дальше - лагеря. Люди

умирали не только от голода, работы и расстрелов: спивались, уходили в наркоту, веша-