Покаянные сны Михаила Афанасьевича

Далее следовали подписи, гербовая печать. Был приложен и договор на двадцати пяти страницах.

Если бы не похмелье и не звенело после вчерашнего в ушах, я бы, наверное, лег спать, догадавшись, что это снова чья-то злая шутка. Злая и притом совершенно неуместная! Но как после этого заснешь? Только что двух придурков напоил, а тут им тысячу баксов выложи из своего кармана!

Вот прочитал договор. Господи! Да тут и вовсе неописуемый облом. По некоторым пунктам вроде бы просто отвечать – к примеру, не был, не имею, не состоял, в списках стукачей не значился… Но вот ведь требуют указать, за какую партию голосовал на выборах. Да я ни про какие выборы даже не слыхал!

За что же мне издевательство такое? Чем провинился? Перед кем? То, видишь ли, ночью с постели поднимают, а то звонки за мой счет раздаются по утрам.

И вот, сидя на кровати, до полудня пил кефир и перечитывал полученное мной послание. Надо же было как-то разобраться. Кто такой этот Шустер? Когда я успел его нанять? И не потребует ли он гонорар за то, что защищал меня в суде от посягательств двух уродов? А как еще их после этого назвать? В итоге понял только то, что объяснений следует искать в издательстве…

Осенний день встретил меня неприветливо и зло. Стараясь не глядеть по сторонам, я кое-как добрался по указанному в договоре адресу. Лифт не работал. Пешком поднялся на седьмой этаж. По дороге три раза думал повернуть назад, поскольку все равно ведь облапошат, надуют, обыграют…

В дальнем углу сумрачного и бесконечного коридора, на обшарпанной двери со свежими следами от чьих-то каблуков значилось: «Бюро претензий». Стену подле двери подпирал скучающего вида мужичок. Спрашиваю:

– Вы тут будете последний?

– Если бы! Тут у меня, изволите ли видеть, список есть. Если запишетесь, будете иметь номер… две тысячи триста шестьдесят один.

– Вот те раз! – Я недоумеваю. – Это когда же очередь-то подойдет?

Мужичок, прикрыв ладошкой гнилые зубы, захихикал:

– Да как раз к тому времени, когда напишешь новый роман.

– Неужели нет никакой другой возможности?

– А это зависит…

– Сколько?

– Пять баксов.

Вот ведь обираловка, подумал я. Но вслух ничего не сказал, достал бумажник и отсчитал требуемую сумму. Тут же гаркнуло из-за двери:

– Следующий!

И я вошел.

В маленькой комнате – письменный стол, стул и крохотный табурет для посетителей. На стене мужик то ли в рясе, то ли в армейской шинели, в полный рост. Приглядевшись повнимательнее, узнаю первопечатника Ивана Федорова. Под памятником, то есть под этим мужиком, красочный календарь на сентябрь месяц. А под календарем расположилась дама крохотного роста с тусклым, давно не целованным лицом.

Первое, на что обращал внимание каждый посетитель, – это была ее прическа. Волосы дамы стояли торчком, как неизбежное следствие скандала, возникшего между ней и парикмахером. Судя по всему, взгляды по вопросу оформления этой головы кардинально разошлись, а потому левая ее сторона окрашена была ярко-красным, правой же соответствовал ядовито-зеленый колер. Стрижка а-ля бобрик или полубокс также не была своевременно закончена. Не нужно было очень уж напрягать свои мозги, чтобы догадаться – злости у дамы после всех этих перипетий с прической хоть отбавляй, ну а повод для того, чтобы облаять посетителя, всегда найдется.

– Что там бурчите, гражданин? – Вижу, что даме невтерпеж.

– Я, собственно…

– Понятно. На какой срок вам задержали выплату? – что-то пишет.

– Как это… да за что же мне платить?

– Вам, гражданин, не нужен гонорар? – Вижу удивленный взгляд сквозь стекла роговых очков.

– Да, собственно…

– Заладил… Собственно, не собственно…

– Ничего я не заладил.

– А ну-ка, прекратить скандал! – И кулачком эдак легонько по столу.

– Я не скандалю, – спокойно возразил я.

– Не на базаре, гражданин, и не в ток-шоу! Издеваться над собой я никому не дам! – Вижу, что на глазах у дамы появились слезы, а пухлые щечки становились ярче левой половины головы, там, где еще сохранились кое-какие остатки шевелюры…

Признаюсь, даму стало жалко. Вот так, бывает, пожалеешь приблудного кота. Однако поживет он дома у тебя с неделю, так хоть на стенку лезь. Ну вот и тут… Жалко. Жалко, не то слово! А как подумаю, что предстоит потом… готов отказаться от мысли об опубликовании романа. Ну разве все ж таки попробовать…

– Мадам! Если бы я мог…

– Что?!

На меня смотрят огромные, расширенные окулярами глаза. Смотрят с такой надеждой, с такой потаенною тоской, что думаешь только о том, как бы и куда от них сбежать, затеряться в переулках, спрятаться среди прохожих. Минута промедления здесь может привести к самым огорчительным последствиям. Неосторожное движение даст повод подозревать меня бог знает в чем. Потупленный взгляд вызовет волну страстей, которые сильнее самого страшного цунами… Вот так Маргарита Карловна стягивала с моих плеч пиджак.

По счастью, раздумья над вариантами ответа и неизбежными последствиями оказались очень кстати. Пауза благополучно затянулась, и недостриженная дама успела образумиться, что называется, прийти в себя. Только заморгала ресницами, прогоняя слезы, и с едва заметным укором посмотрела на меня:

– Так, гражданин… Пройдемте… – Дама нетерпеливо машет рукой.

– Может, вы мне объясните?

– Я не обязана ничего вам объяснять.

– Но вот решение народного суда…

– Народный суд, гражданин, это не у нас. Мы полагаемся только на суд нашего читателя.

Я так и не понял: а читатель тут при чем? Он-то откуда смог узнать про мой роман? Разве что стырил рукопись и теперь она ходит по рукам. Страшно подумать, чем все это закончится! Стоит только представить, что на полке в магазине… под другой фамилией… Нет, я этого не переживу!

Весь в холодном поту, еле выбрался на улицу. Стою, зажмурив глаза, и думаю: вот если бы сейчас толкнули под трамвай, я бы, наверное, даже не противился… А все потому, что никому нет дела до меня, никто не скажет доброго слова, не подаст руки, не выделит талон на продуктовый дефицит и не оформит подписку на собрание еще не написанных мной сочинений…

И вдруг слышу:

– Не все так безнадежно, как вы думаете.

Голос этот возник у меня за спиной на переходе через Садовую, когда нескончаемый поток машин обтекал меня справа и точно такая же лавина накатывала с противоположной стороны. Казалось, что это карусель, что едут все по замкнутому кругу, словно бы желая подразнить меня, а то и довести до белого каления.

– Позвольте представиться: Сверчинский Аметист Григорьевич, – продолжил приятный баритон. – Заранее извиняюсь за вторжение, так сказать, в сферу ваших интересов. Но тут прошел слух, что у вас большие неприятности. Как бы это помягче сказать… кое-какие проблемы с публикацией поэмы.

– Стихов с рождения не писал, – парировал я в пустоту и сплюнул.

– Ну так еще напишете. Что-нибудь этакое, вроде «Мертвых душ», – уверенно возразил тот, что представился Сверчинским.

– Вам-то что с того?

– А вот, хотелось бы помочь талантливому человеку.

Тут наконец-то из-за спины появился некто с заросшим двухдневной щетиною лицом, на котором совершенно неуместно смотрелись растянутый в улыбке рот и крохотные глазки, выражавшие надежду и смирение.

– Так вы издатель, что ли? – Я покосился на его потрепанный портфель, стоптанные туфли и видавший виды пиджачок с кожаными нашлепками, чтоб не протирался на локтях.

– Скорее вечный посредник в деликатных делах, что-то вроде квартирного маклера или литературного, если позволите, агента. – И, заглянув в мои глаза, поспешно пояснил: – Вы не пугайтесь, я много не возьму. У нас по-божески, только вот деньги надо бы вперед, а то, знаете ли, предстоят немалые расходы.

– Как-то все странно это, – пробормотал я. – Такие дела не устраивают с первым встречным, да еще прямо посреди Садового кольца.

– Да кто же вас не знает? – вскричал небритый. – Давеча скандалили в Бюро претензий?

– Это не я…

– Ну вот! А говорили, что поэты у нас тихие, забитые, – чему-то обрадовался агент. – Но если требуются рекомендации, пожалуйста… у меня этого добра навалом. – И, сунув руку в карман, вытащил пачку мятых бумажек и стал размахивать ими перед моим лицом. – Кстати, не желаете грамоту о наличии голубых кровей?

– То есть? – Честно признаюсь, ничего не понял.

– Ну как же! Графское происхождение и все такое. Вас бы устроил титул князя Синебрюхова? Или предпочитаете с приставкой «фон»?

Несмотря на то что дворянство когда-то было для меня весьма болезненной проблемой, что-то мне подсказывало – не торопись! Глядя на эту потную, небритую физиономию, я понял вдруг, что меня пытаются «обуть», то есть самым натуральным образом использовать как дойную корову. Тут, наконец, загорелся нужным цветом светофор, я двинулся вперед, однако мнимый агент не отставал.

– Слушайте! Что вы ко мне пристали? Ищите в другом месте дураков.

– Напрасно вы так. Я к вам от чистого сердца. – Посредник вроде бы обиделся. – Да мог ли я поступить иначе, видя такие страдания на лице…

– Какие страдания? На каком еще лице? Да с чего вы взяли?

– А вот пойдемте-ка сюда. – Маклер мертвой хваткой вцепился в мой рукав и потащил к витрине ближайшего бутика. – Теперь смотрите на себя.

Я посмотрел в витрину. Оттуда на меня глянуло совершенно чужое мне, изможденное лицо с огромными мешками под глазами. Рано постаревший человек, у которого на лбу словно бы огненными буквами сверкала надпись: НЕУДАЧНИК!

– Это не я, – только и смог вымолвить.

В следующий момент за витринным стеклом появилась сердитая, если не сказать, зверского обличья рожа и стала на меня орать, весьма выразительно размахивая здоровенным кулаком. Из всего сказанного я понял только несколько матерных слов да еще слезную просьбу убраться подобру-поздорову. Надо полагать, моя внешность резко контрастировала с выставленным на витрине товаром, отпугивая потенциальных покупателей. Нет уж, пугало – эта работа совсем не для меня.

Вняв просьбе взволнованного коммерсанта, я отошел от витрины. И только тогда заметил, что исчезла и мерзкая рожа в витрине, и небритый маклер, а вместе с ним кое-какая мелочь из моего кармана и ремешок от часов. Понятно, что часы не могли существовать без ремешка, так что и они вместе с ним исчезли. Я оглянулся по сторонам и понял, что вот опять остаюсь совсем один…