— Он и не хотел искать, клянусь тебе. Все время ухлопал на пустую пещеру, несмотря на все мои уговоры.
— А где Лами? — вырвалось у меня.
— У них, у людей князя. Слушай по порядку…
Пока мы добрались до деревни, Вспольный поведал мне о своих приключениях, о том, как они с Боро и Лаво в течение трех часов безрезультатно лазили по скалам, но ничего не нашли. Несколько раз Боро порывался свернуть операцию и вернуться, и лишь настойчивость Вспольного и полицейского сержанта останавливала его. В конце концов он воспользовался сумерками — и был таков.
Слушая Вспольного, я уже принял решение, которое не стал доводить до сведения Юрия или Отара. Они запретили бы мне и думать об этом. И были бы правы.
Я передал Вспольному все ленты и сказал, что ему надо с машинами капитана Боро вернуться в Танги. Я же останусь здесь. Он попытался было спорить, но я объяснил ему, что в госпитале ему промоют раны, иначе можно получить столбняк. Это его сразило, и он покорился.
«Первую помощь пострадавшим подали команды отряда миноносцев, который стоял в порту Мессины, граждане Катании, прибывшие на пароходе «Вашингтон», и русская эскадра. Она крейсировала неподалеку от берегов Сицилии. Разделяясь на небольшие отряды, наши моряки, не обращая внимания на ежеминутные обвалы все еще падавших зданий и новые, хотя и слабые толчки, сотрясавшие землю, храбро лазили по грудам мусора и кричали:
— Эй, синьор, синьор!
И если в ответ им раздавался стон или крик, они принимались за работу, покрикивая выученные слова:
— Субито! Корраджо!
…Матросы с «Макарова» увидали в развалинах женщину: почти обнаженная, она сидела среди обломков, держа в руках оторванную от туловища детскую голову, прижимала ее к груди своей и напевала какую-то грустную песенку… Матросы позвали итальянцев, и те сказали, что женщина эта — жена офицера, считалась одной из первых красавиц Мессины, а в руках у нее голова сына, мальчика Уго, и она поет колыбельную песню… Вся семья этой женщины убита.
Лил дождь, было холодно, на площадях жались раненые, не имея ни хлеба, ни воды. Те из уцелевших, кто мог работать, присоединились к морякам, указывая, где под развалинами живые, вызывая криками ответы засыпанных…
Страшную картину представлял разрушенный город: все еще вздрагивали развалины, падали и, погребая живых и мертвых, вызывали на площадях панический ужас, дикие крики».
Князь выслушал меня, не вылезая из машины. В ином случае меня бы это не возмутило — разница в нашем происхождении и общественном положении настолько значительна, что я не мог рассчитывать на равенство в отношениях. Но я был взволнован и находился буквально на грани нервного срыва.
— Что же делать? — спросил я князя.
— Это входит в план моей кампании, — ответил князь, изображая хладнокровие. — Экономит нам силы…
— Как?
— Теперь мне не надо уничтожать их приборы, и я могу уделить внимание более насущным проблемам.
Человеку пятый десяток, а он играет в солдатиков. Благо это позволил бы себе кто-то, не имеющий живых солдатиков в своем распоряжении. В тот момент я впервые усомнился во всемогуществе и мудрости князя Урао.
Князь поднял руку, и шофер, увидев этот жест в зеркальце, тут же рванул машину вперед. Я не мог рассчитывать на помощь. И я побрел в город.