Похищение Европы

Кухня показалась Лене слишком опрятной и убранством своим напоминала зал этнографического музея. Дощатый пол чисто вымыт. Каждое из множества маленьких окошек занавешено белейшим кружевом, вероятно старинной, ручной работы. В углу, под иконой Святого Николы теплится розовый огонёк лампады, в вечернем свете, льющемся из окон, едва заметный, но всё же живой. На этой кухне всё по старинке, даже посуда на полках чугунная или медная. О двадцать первом веке напоминает лишь большой, серебристый, тихо урчащий холодильник. И нигде ни одной пылинки. На посуде — ни пятна копоти. Печь недавно белена и холодна. Пахнет сушеными травами и опарой. Запахи иной пищи отсутствуют. В середине стола на деревянном подносе стоит большая, оплетённая лозой бутыль и один стакан. Лена поднесла стакан к носу. Так и есть — пахнет виноградной водкой. Она плеснула в стакан немного из бутыли, на один глоток. Выпила. Жизнь немного повеселела.

А окна, между тем, занавесили сумерки, и Лене пришлось искать выключатель. Он обнаружился возле двери в сени. Лена повернула по часовой стрелке старинный, поворотный тумблер. Под потолком засветился светильник с мутным плафоном. Она уселась в угол, под иконостас, на узкую и жесткую скамью. Глоток ракии возымел лечебное действие — плакать больше не хотелось и Лена с несвойственной ей отвагой встретила возращение хозяина дома. А дед встал посреди кухни, подпирая лохматой макушкой потолок. Сильный ещё человек. Взгляд острый, орлиный, с мужским, пристрастным огоньком. Такой вряд ли нуждается в помощи по хозяйству. Зачем же она здесь?

— Ваш сын сказал мне, что вы очень слабы и нуждаетесь в уходе. Я медсестра. Могу сделать инъекцию. Могу померить давление.

— А ты почему так раскраснелась-то? — старик хитро нащурил глаза. — Приложилась к моему пойлу? О, да! Нет на свете лучшего счастья, чем ракия! Только война и любовь могут сравниться с ней!

Лена приложила ладони к лицу. Щеки действительно горели. Внезапно ей захотелось рассказать деду о странном происшествии в лесу, о виденных ею людях, о предостерегавшем её голосе. Но голос она предпочла объяснить тепловым ударом — голова-то и сейчас немного кружилась. А люди? Что ж, они есть повсюду. Не должен же быть лес совершенно пустым, тем более такой лес — чахлый, редкий, низкий — одно название, а не лес.

— Стыд? Ты стыдишься или… как это… Стесняешься? — приставал дед.

— Нет. Не так. Я как раз таки потеряла последний стыд.

— Га-га-га! — усы старика приподнялись, обнажая широко распахнутый, щербатый рот. — Как же ты его потеряла, женщина?

— Танцовщицей работала.

— Га-га-га! В баре? Стриптизерша? — он окинул её оценивающим взглядом. Усы его хищно шевелились. Он склонился к ней. Лену чуть успокоили запахи влажной почвы, конского пота и ракии.

— Внучка называет меня пьяницей, но это не так. Да, я выпиваю стакан ракии в день. Для большего я слишком стар. Я стар для женщины. Я стар для войны. Но для стакана ракии — я в самый раз! А ещё я умею плясать! А ну-ка представь, что здесь у нас бар. Эдакое заведение, в котором любит бывать мой разведённый сынок. Да-да! Спас развёлся с женой. Не уморил, не утопил, не отравил. Развелся! Га-га-га! Опа! Ай-йо!

Старик пустился в пляс. Тяжелая его поступь заставляла играть и прогибаться половые доски. Посуда на полках позвякивала в такт каждому его шагу. Всклокоченной своею макушкой он несколько раз задел мутный светильник, свисавший с потолка. По стенам кухни метались, плясали озорные тени.

— Колоть мою задницу? Ай-йа! Мерить давление? Ай-йа! Нет! Нету у меня такой работы! — приговаривал старик. — Зато есть другая! Видишь, я пляшу, а дышу ровно! Видишь? А ты будешь у меня батрачкой! Ай-йа! Днём — огород и конюшня, а ночью… Будем мерить давление вот тут!

Он похлопал себя ладонью по гульфику.

— Ай-ай! Оно будет высоко!

— Я не навязывалась…

— Навязывалась! Убежала из дома до хорошей жизни? Ай-йа! Так на! Так получи!

Пляска вприсядку заставила деда замолчать. Он сосредоточенно закусил ус, выделывая огромными своими ногами замысловатые коленца. Закончив плясать, он воздвигся над Леной и прогромыхал:

— Чистить конюшни. Полоть морковь. Меня ублажать. Другой работы нет. Ай-йа!

— Вы шутите?

— Ай-йа!

Дед топнул ногой и засмеялся. Стены дома дрогнули. С огромного крюка на пол с грохотом сорвался блестящий медный таз. Дед налил в стакан из бутылки и одним махом опорожнил его. Но глаза его сияли ярче хорошо начищенной меди.

— Насчёт моркови и лошадей — нет. А остального мне не надо.