Похищение славянки

— Ярл пока приказал держать ее в опочивальне. — Отрывисто сказал Кейлев. — Будешь ей прислуживать. И займи ее чем-нибудь. Шитье, бабьи разговоры… делай что хочешь, хоть пятки ей чеши, но девка должна улыбаться. Я пришлю еды, пусть ест столько, сколько в нее влезет. Если через десять дней щеки у нее не округлятся, ярл скормит тебя псам.

— Да, господин. — Покорно сказала Грир.

— И научи ее нашему языку. — Добавил Кейлев. — Чтобы хоть что-то понимала.

— Может, не надо, господин? — Робко спросила Грир. — Еще услышит, что болтают другие рабы…

Кейлев кивнул.

— Да, ты права, лучше не надо. Хорошо, Грир. Продолжай служить так же верно, и доживешь свои годы в Хааленсваге, не беспокоясь ни о чем.

Он втолкнул ее в опочивальню, не обратив внимания на слабый вскрик старухи. Запер дверь на засов, довольный, что все разрешилось как нельзя лучше. Взглянул на Ларса.

— Ты сторожишь дверь. Девчонку не выпускать. Ты, Ансен, давай к крыше. На ночь я пришлю вам замену, с утра чтоб снова были тут…

В покои, где ее держали, втолкнули старуху — та, оступившись, чуть не упала. Вскрикнула от боли, скрючилась, ухватившись рукой за поясницу.

Забава вскочила с сундука, глянула в сторону уже захлопнувшейся двери — неужели ее все-таки не тронут? И метнулась к старухе. Хотела спросить, что с ней, но вспомнила, что не знает по-здешнему. Так и застыла рядом, глядя во все глаза и не зная, что делать.

Старуха, потирая рукой сгорбленную спину, заговорила с ней сама. Да сразу на славянском:

— Здрава будь, девка. Откуда ты?

Знакомые слова у нее выходили неуверенно, с запинкой, картаво и каркающее. Словно она их уже забыла.

— С Ладоги. — Ответила Забава.

И глянула на старуху сразу и с жалостью, и с тайной надеждой — раз женщину прислали, может, не тронут? Не бросят никому на расправу? Сказал живо:

— А ты откуда, бабушка? Это тебя чужане так пихнули? Может, помочь чем? Давай к постели подведу, сядешь…

Старуха испуганно дернулась, отступила от ее протянутой руки.

— Что ты. Что ты, девка… это меня к тебе в услужение приставили. Мне служить, а не тебе.

Забава почему-то даже удивления не почувствовала. Только глянула непонимающе.

— Ярл Харальд. — Торжественно сказала старуха. — Прислал меня тебе в услужение. Давай-ка сама сядь. Вон у тебя косы распущены. Сейчас я по сундукам поищу, гребень найду и причешу. Сразу легче станет. Потом поешь, поспишь. Я тебе сказку расскажу. Мне в Новгороде одна баба сказ про Тугарина-змея сказывала, так я его до сих пор помню.

— Ты с Новгорода, бабушка? — Несмело спросила Забава.

— Я из-под Торжка. — Ответила старуха.

И морщинистые губы выговорили много лет не произносимое название:

— Из Орешной веси.

В тот вечер, когда Красаву подарили чужанскому князю, он ее к себе так и не призвал. Видать, перепил на том пиру — да и свалился под стол, не дойдя до постели.

Иначе такое небрежение ничем объяснить было нельзя. Красава знала, что она нравится чужанам — вон какие взгляды на нее метали и на корабле чужанском, и в той зале, где их князья пировали.

Хоть князь ее и не призвал, но заботу проявил, подумала Красава, оправляя на себе платье темной дорогой шерсти. Эх, к нему бы венчик ее девичий, янтарями вышитый, была бы и вовсе краса-загляденье.

Да только остался венчик в Ладоге. Вот небось матушка по ней сейчас там горюет, убивается…

Пухлые губы Красавы скривились плаксиво, но мысли уже перекинулись на другое. Поместили ее на ночь хоть и в тесной светелке, сплошь каменной, но отдельно от всех. И крепкую рабыню приставили.

Одно плохо — прислуживать, как положено, та не захотела. Только принесла еды для Красавы, простой воды вместо питья, а потом приволокла какой-то тюк, и улеглась на нем поперек порога. Укрылась пестрядиной, подбитой потертым мехом, и захрапела…

С утра опять же — ни тебе волосья причесать, ни занемевшие плечи растереть. И Забаву куда-то отослали. Хотя чужанский князь на корабле ясно сказал — она у нее теперь в услужении будет.

Губы Красавы снова скривились, теперь уже с усмешкой. Может, Забавке побега так и не простили? И выпороли, а то и вовсе на поругание отдали.

Она вздохнула, пытаясь вообразить, каково было Забавке. Зарумянилась от мыслей о срамном, со вздохом одернула платье на приподнявшейся от жаркого дыхания груди. Ладно Забавке — а вот ей-то каково будет по первому разу? Бабы, да и матушка сказывали, что в первую ночь бывает несладко.

Зато потом… она заулыбалась, думая, как полюбит и приголубит ее князь. За честную девственность, для него сбереженную, за тело белое, пышное, за красу ненаглядную, за походку лебяжью…

Вечером на следующий день за Красавой пришли две бабы и повели в баню. Помыли — причем наконец-то прислуживали как положено. И спину потерли, когда она им знаками растолковала, чего хочет, и волосы расчесали. Правда, все как-то наспех, без заботы.

Ну да наверно князь ждет, решила Красава. Шелковое платье, в которое ее обрядили, это только подтверждало. И в громадную опочивальню, где по стене за кроватью было развешено оружие — да много, да все сверкающее, страшное — она зашла, стыдливо зарумянившись и опустив голову.