Поход

Собаки Курумкана были привязаны. Курумкан выскочил в клетчатой рубахе – распаренный, лохмато-бородатый. Из двери, прозрачно и клубисто, валил плавленый воздух. Старшой стоял, грозно заснеженный, белобородый и нещадно воняющий выхлопом. Нас тут же привязали, чтоб не задирались. У Курумкана была жемчужная со светлыми глазами сучка и лохматый кобель – серый с рыхлой чёрной остью.

С вечера Старшой с Курумканом напилили досок, утром поехали к снегоходу. Своих собак Курумкан не взял.

Застывшая ломанина треугольников на месте, где ушёл снегоход, была в бархатном куржаке. Доски твёрдо бумкнулись на лёд, скользя и разъезжаясь. Курумкан попробовал топориком, как нарос лёд, отскочившая от удара ледышка поехала по льду, и я не удержался и бросился догонять. Старшой пилил лёд, и из реза бурлила вода с пузырями, зелено заливая заиндевелый лёд со следами аварии. Хорошо, что снегоход уходил постепенно и Курумкан успел выбраться.

Мне, если честно, не очень интересна вся эта возня с железками, которые Старшой с товарищами без конца топят, достают и снова топят, все эти таскания то лодки снегоходом, то снегохода в лодке и чувствование ими себя необыкновенно при деле, а тебя – нахлебником. У Курумкана, например, непроходимые пороги, целое ущелье километров десять. До порогов осенью доехал и упёрся. Но не на того напали: за порогами он сделал вторую лодку-деревяшку и там на ней бороздит. Заезжает весной по насту с племяшом на двух снегоходах, один оставляет в гараже, а на другом они выезжают. Какая-то вечная «волк – коза – капуста».

В общем, выпилили майну. Старшой срубил берёзовый дрын с крепким сучком и, пока отёсывал, умудрялся рассуждать, как он любит берёзу, хотя все её «держат не за таёжную» и признают кедру́ и листвяк. Топорик стеклянно отскакивал от мёрзлого дерева, но Старшой терпеливо обрубал сучочки, которые и не особо мешали. Он, громко дыша, говорил, как любит, «эх, свалить берёзку и переколоть по морозцу», и что обязательно по приезде так и сделает. Сучок на толстом конце он оставил – это был крючок.

Если приблизиться к воде вплотную, белый снегоход прекрасно проглядывал в струистой толще.

– Да ты где есть-то?! – шарил Старшой в майне, подёргивая дрын.

Берёзина, только ещё скользкая, как кость, в воде стала мокрая, тёплая и будто мягкая. Наконец нащупали бампер и приподняли снегоход – в прозрачнейшей голубовато-зелёной воде он ярко, в бирюзу, светился белым капотом и был будто увеличенным. Вода неслась стремительно и неровно, и белый капот дробился, дрожал… Приподняли и зацепили кошкой (до чего меня смешит это название, совершенно глупое: кошка никогда не полезет на верёвке под воду!).

Врубили в лёд крепкую вагу, к ней подцепили лебёдку и подвели доски под снегоход. Их давило течением, и одному надо было держать. Взяли снегоход крюком за бампер и потащили. Несмотря на мою нелюбовь к таким упражнениям, удивительно ладно у них получалось и красиво. Вытащили и снегоход, и сани с грузом, обильно отекающим и тут же берущимся корочкой… В багажнике снегохода оказалась фляжка, и мужиков это страшно насмешило. Открыли капот, что-то выкручивали, потом перевернули снегоход вверх ногами, и лилась вода. Развязали груз, поставили снегоход в сани. Поехали. В избушке сняли мотор и ещё какую-то коробку. К обеду следующего дня утопший снегоход уже работал, сияя фарой и увешивая сенки синими нитями.

Вечером Старшой с Курумканом гуляли. То сидели в избушке, громко базланя, то вываливали, продолжая разговор, моментально менявший направление, как только перед их глазами оказывались снегоход, собака, лыжи или чьё-то ружьё. Один моментально спрашивал: «Ну как тебе твой снегоход (собака, лыжи, ружьё)?» – и начинал рассказывать, какой отличный снегоход (собака, лыжи, ружьё) у него самого, причём с полным осмотром, показом и приглашением испытать. До испытания нас

, конечно, не доходило, но в один из выходов нас зачем-то отпустили. Хотя до этого категорически посадили на привязки, на что была потрачена уйма времени и слов, куда кого сажать. Насидевшись, мы для начала сорвались и пробегались, а по возврату началось то, чего опасались Старшой с Курумканом. Нам с Пулькой делить было нечего, наоборот, нашлась масса общих тем, а вот Таган с Соболем устроили стратегический кризис. Рыча небывало грозно и вздыбив загривки, они минут десять деревянно ходили друг перед другом. С дрожью и замедленной протяжкой в движениях. Никому не хотелось быть покусанным, но Соболь обязан был показать, кто хозяин, а Таган – кто воин. В общем, обошлось. Но кое за кого было стыдно. Старшой при Курумкане разговаривал с нами показательно грубо, в духе: «А ну нельзя смотре-е-еть, кому сказал нельзя-я! Тебе строгаю, ага!», а выходя в одиночку, слюняво и льстиво к нам примазывался.

Таган отворачивался, а когда Старшой с Курумканом удалились в избушку с чировой[10] строганиной на дощечке, Таган фыркнул, а Соболь сказал:

– Да расслабься. У моего такая же ерунда. Чуть попадёт за кадык – и пошло. То мил, то дебил… Терпеть не могу… Ещё запашина этот… Брррр…