Поход на Царьград

«Праздник воли, кажется, кончился», — подумал Дубыня, когда их перекинули, будто мешки с мукой, через крупы лошадей и повезли. И сразу отметил зорким глазом парилы (который завершает конечное дело выпарки соли), что повезли их к тому самому огоньку, похожему на фитильное пламя…

«Неужели конец? — раздумывал и Доброслав. — Кто эти люди?… И как обидно, что обрывается наш путь, почти не начавшийся… Родослав, Родослав, знать, и вправду плохим ты стал колдованцем[88], а уж ведуном тем более, если, предсказав, что я найду Мерцану, не смог угадать нашей близкой смерти… Действительно угасли разум твой и очи твои… — И тут его мысль порхнула в другую сторону: — Неужели эти заросшие волосами разбойники-кметы и порешили тех несчастных, которых мы не предали священному огню?…

А может быть, как раз боги и карают нас за то, что не справили обязательный в таких случаях обряд погребения?!»

Тут послышались крики, несколько всадников появились из-за густых деревьев и окружили пленников. Дубыня приподнял голову, чтобы разглядеть прибывших, но получил по заду удар кнутом.

— Лежи! — крикнул звероватого вида мужик в треухе, похожем на хазарский. — Твоё дело лежать… А если батька Еруслан захочет, то и повесим.

«Кажется, свои, русы… Слава богу! Знать, этот батька Еруслан у них за главного… Скоро увидим», — подумал Доброслав и сплюнул на дорогу.

Дорога и привела скоро их всех к костру. Клуда и Дубыню, связанных по рукам и ногам, брякнули на землю возле наломанных сухих веток.

— Вот, взяли сетью… Скакали куда-то, — обратился к костровому, как показалось Клуду, низкорослый, в бараньем колпаке, с красными глазами под узким лбом разбойник — он-то и сидел в засаде и, кажется, первым и сеть накинул.

— Кто такие?… А это что за зверь? — поднимаясь от костра и показывая в сторону Бука, спросил тать, к которому обращались. Был он высоким, с широкими, сильными плечами, длинным носом и крутым подбородком, — его красивое лицо даже не портил шрам, пересекавший лоб и правую щёку.

— Это пёс у них… Да сдастся мне, волк… Злющий, гад, и не лает… — затараторил мужичок, который в штаны наделал, когда его куснул Бук.

Дубыня ворохнулся, сказал, чтоб развязали их. Он лежал на земле ничком, и ноздри его ел вонючий дым, застрявший в сушняке.

— Отчего же не развязать?! Можно. И пса высвободим, токмо скажите ему сидеть смирно, — сказал, улыбаясь, высокий, со шрамом.

С Дубыни первого сняли путы. Он сел, широко расставив на земле ноги, поднял глаза и обалдело уставился на отмеченного ножом или мечом разбойника. «Да как же сразу-то я его не признал? Шрам… Да, шрам, но он всего лишь малость изменил лицо… Еруслан… И имя… Точно, он, Еруслан…» — промелькнуло в голове Дубыни.

— Еру-у-слан, — растягивая слово, произнёс солевар и тут же воскликнул: — Да ты ли это?! Живой!

— Кто такой? Не помню, — шагнул к Дубыне высокий тать и пристально вгляделся в его лицо. — Постой… Постой… Парила Дубыня… Так?

— Так, Еруслан. Он самый. Бывший парила… Как и ты, вижу, бывший засыпщик соли. А это мой друг. — Дубыня показал на К луда, растиравшего после ремней онемевшие кисти рук.

Бук, с морды которого сняли вонючую варежку, с наслаждением вдыхал дым лесного костра и стоял как вкопанный, повинуясь приказу хозяина, возле его ноги.

— Доброслав, помнишь, я рассказывал тебе о солеваре, который порешил рожнами тиуна-ромея и его телохранителя, превратив их тела в рехи?…

Так это он и есть — Еруслан… Мы с ним и отцом Лагира работали вместе… Еруслан, ты не забыл сына старого алана?… — спросил Дубыня.

— Лагир… Да, значит, Лагир, которого взяли в солдаты. И когда в мой дом пришла беда, я скрывался у его отца, а потом ударился в бега. А теперь вот — командую лесными татями…

— Еруслан, это твои люди несчастных зарезали, а тела их, одетые в саван, выставили напоказ, прислонив к кустам и деревьям?…

— Каких несчастных?… Ах да… Ты их, наверное, видел в том месте, где вас взяли. Выходит, ромеи всё-таки исполнили свою угрозу… — задумчиво сказал Еруслан и вскинул голову. В костёр подбросили веток, и при свете взметнувшегося пламени стало видно, как ещё пуще побагровел его шрам. — Недавно в лесу мы встретили поселянина — собирал на топку дрова. Так он рассказал, как лютует новый управитель, которого прислали из Херсонеса взамен умершего. Из красивых девушек не старше семнадцати по примеру агарян он сколотил гарем и грозился поубивать тех смердов, кто не сможет заплатить от осеннего дыма… Ах, пёс проклятый! — воскликнул татьский предводитель и стукнул плёткой по схваченной огнём головешке, которая взметнула в небо сотни ярких искр…

Бук, ощерив пасть, зарычал, и шерсть на его загривке встала торчком.

— Бук! — грозно окрикнул собаку Доброслав. — Молчи!

— Не тебя ругаем, пёс… Не тебя! Успокойся… Пусть теперь поволнуется другая собака. Я заставлю его слизывать собственное дерьмо со штанов, когда он со страху наделает в них… Гей, други! Туши огонь, будем разводить новый… — поднял кверху правую руку Еруслан.