Похоронный марш

О ЖИЗНИ НЕКОЕГО АРТИСТА

Был хороший сентябрьский день. В звонком золоченом воздухе прыгали голоса собак, гремела гуталиновая битка играющих в классики девчонок, под ударами плетеной палки бился на веревке ковер Вали Зыковой, и ко всем этим привычным звукам, постепенно нарастая, вдруг прибавилось туканье легкой деревянной палочки — пок, пок, пок, пок, пок, пок… Так появился слепой. Он был одет в черный костюм, старый, но аккуратный, на носу болтались крошечные синие очечки, на ногах — стоптанные сандалии. Ловко проманеврировав мимо снующих мальчишек и осыпающихся деревьев, он причалил к доминошному столу и сел. Его горделивая, полная достоинства внешность не могла не привлечь нас, и мы вылезли из своих пряталок и смотрели на необычного пришельца.

Он достал из кармана носовой платок, снял с головы соломенную шляпу, положил ее на колено и вытер с высокого лба пот. Глаза его смотрели в небо с таким упорством, что невольно хотелось полюбопытствовать, и каждый из нас по нескольку раз оглянулся наверх, но ничего особенного там не было — обычное голубое небо, окруженное крышами домов, облепленное клочками ватных облаков, озаренное золотым отблеском осенней листвы.

Почувствовав на себе внимание, слепой аккуратно сложил малиновый платок, вернул его в карман, и, кашлянув, воззвал!

— Братья и сестры! Уважаемая публика!

Это дало возможность ковру получить недолгую передышку, а гуляющим на поводках собакам беспрепятственно снюхиваться — все, кто были во дворе, вняли гласу слепого. Выдержав паузу, слепой снова громко произнес:

— Послушайте трагическую историю о жизни некоего артиста.

Мы приблизились к нему. Владелица ковра тоже сделала было два шага, но тотчас одумалась, отступила и для проформы влепила ковру пару крепких затрещин. В сопровождении румяного, но желтозубого мужчины с портфелем во дворе появилась Валя Лялина, а из телефонной будки вылезла Фрося Щербанова. Скоро уже должны были начать стекаться доминошники — день был субботний.

Громко, с высоким пафосом в голосе слепой стал рассказывать о жизни некоего артиста.

— Имени его я называть не стану, тем более что теперь уже ничего не осталось от того человека, каким он был известен под тем именем. Двадцать лет назад он играл во МХАТе, играл много и талантливо, роли так и сыпались на него, как новогоднее конфетти — Гамлет, Чацкий, Журден, он же Паратов в «Бесприданнице», он же Тузенбах в «Трех сестрах», сегодня играет шута, завтра короля, послезавтра секретаря райкома; публика его любила, но по-настоящему все же оценить не успела. Были и цветы, и статья в толстом журнале, и приглашения уехать за рубеж, которые он с презрением отвергал. Жизнь била ключом, бурлила, как расплавленная лава вулкана, улыбалась актеру и баловала его до поры до времени, зная, какой страшный удар ждет его впереди, все ближе и ближе надвигаясь. Все давалось ему легко и просто, с налету, подобно ролям — полюбил он девушку по имени Элеонора, восхитительную, прелестную, как горний ангел, полюбил и тотчас — предложение, свадьба, любовь, медовый месяц, Кавказ, Крым, Карпаты… Окруженный друзьями и почитателями, ласкаемый возлюбленною женою, подобно берегу южного моря, который ласкают волны, наш актер наслаждался жизнью и отдавал всего себя нелегкому своему труду. Увлеченный, озаренный, полный творческих сил.

И вот, попадается ему одна необычная роль в пьесе одного молодого автора — она теперь забыта, да и автор давно уже пьес не пишет… но да оставим это, короче, артист углубился в роль, которая сразу взяла его всего, с руками и ногами, всю душу и сердце забрала единым махом, жарким, можно сказать, объятием. Он забыл о семье, о друзьях, целыми днями не вылезал из театра, по улице шел и все бубнил свою роль, так что прохожие оборачивались — не сумасшедший ли? в своем ли он уме? Но пропустим и этот, подготовительный период. Вот премьера… Простите.

Он запнулся, снова извлек из кармана малиновый платок и вытер им лоб. Народу заметно прибавилось, подошли тетя Нина Панкова с Джильдой, тетя Вера Кардашова, дядя Костя Человек, из подъезда вышел старый Типунов. Сопровождающий Валю Лялину мужчина шепнул ей что-то, а она его одернула:

— Погоди.

Воспользовавшись паузой, Валя Зыкова набросилась на ковер и наградила его быстрыми, как из пулемета, тумаками — плап! плоп! плюп! плам! Малиновый платок вернулся в карман, и начался рассказ о кульминационном моменте судьбы актера: