Похоронный марш

Эта встреча произошла в прошлом году, в мае, и чтобы окончательно убедиться, что есть далекие края, я после окончания сессии в июле поехал на Черное море. Снимал комнату у старухи-украинки в поселке, находящемся в пяти километрах от моря. Иногда удавалось немного подработать в колхозе на сборе вишни и персиков, поэтому я смог целый месяц чудесно прожить в пяти километрах от моря, а персиков и вишни съел столько, сколько не ел ни в одной из своих фантазий. На море ходил каждый день, даже в те дни, когда подрабатывал. Море оказалось совсем не таким, какое рождали мои домыслы и Павликова ладонь. Не знаю, лучше или хуже, но совсем не таким. Когда я смотрел на него, я испытывал чрезвычайное наслаждение, не сравнимое ни с чем. Мне даже не надо было, чтобы по морю плыли шлюп и каравелла. Единственное, о чем я мечтал, это чтобы Веселый Павлик был рядом и тоже смотрел вместе со мной. Мне удалось бы убедить его в том, что это не выдумка, а настоящее море, как когда-то я убедил его в противоположном.

Еще мне страшно нравилось возвращаться с моря. Я уходил, когда на еще голубом небе прорезалась луна. Прощальные лучи солнца заливали долину и невысокие горы желтой кровью, сладкой, как дыхание вечера, победившего жару. Пока я доходил до села, сумерки сгущались, и собаки особенно яростно лаяли на меня, потому что в сгущенных сумерках особенно жутко, если идет кто-то чужой.

Собак в селе было очень много, самых разных мастей и размеров, начиная от брехливых тявкалок до серьезных, почти породистых людоедов, не лающих по пустякам, а терпеливо дожидающихся, когда им в зубы попадется чья-нибудь лодыжка или горло. У моей старухи тоже была собака, но пока еще смехотворная — глупый молодой щенок, черный, с желтыми бровями и лапами. Он единственный из всего крымского собачества при виде меня выказывал неописуемую радость, визжал и прыгал на цепи, стискивая себе ошейником глотку и оттого кашляя. В последний день моего отпуска я вдруг с горечью подумал, а почему я ни разу не взял щенка с собой на море. Все утро я решал, что правильнее, взять или не взять щенка в этот последний день. Если взять, он узнает, что такое море, и потом, сидя всю жизнь на цепи, будет еще больше тосковать и ненавидеть свою цепную жизнь. А если его оставить, он так и проживет напрасно, не изведав величайшего зрелища, способного на долгие годы обогатить душу, заставить ее любить жизнь хотя бы за то, что есть на свете далекие края и далекие моря. От этих мыслей щенок стал для меня больше, чем просто глупый псёнок, он стал мною самим. Я спросил у хозяйки разрешения и взял щенка с собой на море.

Всю дорогу он бежал впереди меня и весело лаял, но далеко не отбегал. Я смотрел на него, и мне хотелось плакать и лаять, как он, потому что это моя жизнь бежала передо мною, черная, с желтыми бровями и лапами, глупая и еще такая маленькая.

Подбежав к морю, щенок понюхал его, лизнул и с фырканьем отбежал в сторону. На меня ему хотелось смотреть больше, чем на море, а еще больше хотелось идти и идти куда-нибудь, всю жизнь куда-нибудь идти, и чтобы за спиной не звякала цепь, привязывающая к жалкой своей конуре, а глотку чтоб не стягивала петля ошейника.

Меня тянуло говорить с ним, и я рассказывал ему, как огромен этот глупый, щенячий мир, сколько в нем восхитительных стран, не похожих одна на другую, и все они есть не только в твоей маленькой псячьей башке, а есть на самом деле — для меня, для тебя, для всех; и все живые существа на земле такие же, как мы с тобой, а вовсе не выдуманные и не показанные нам кем-то, кто есть вместо

бога; не спеши, не спеши, дорогой мой Павлик, преодолей этот порог непонимания, и мир возблагодарит тебя за то, что ты остался жив, мир подарит тебе живое море и горячее солнце — будь осторожен с ним, не обожгись об его огненные стрелы и пули. Ну иди, иди сюда, пошли купаться. Ну что ты боишься, дурачок? Ну-ка. Вот так. А теперь плыви, плыви, и не тонуть! Барахтайся, но плыви. Вот так. Молодец, умница, хороший песик. Не отряхивайся на мою одежду! Ах ты хулиган! Ну что лаешь? Что лаешь?

Когда я заплывал далеко, щенок явно беспокоился и даже порывался плыть за мной. Несколько раз его принималась мучать жажда, и мы ходили с ним в расположенный неподалеку санаторий, где есть водопроводный кран. Чудесный это получился день. Мы надолго запомним его — я и щенок. По дороге в Москву я вспоминал этот день во всех подробностях. Я смотрел, как мимо несутся настоящие поля, и точно знал, что это не декорации. Я не думал о том, какая жизнь предстоит у меня, и уж, конечно, не подозревал, что буквально через несколько дней после приезда, подобно тому, как щенок изобразил мне мою жизнь, так моя жизнь станет таким вот щенком, единственный раз побывавшим у моря, так и не понявшим, почему его нельзя пить. Я просто вспоминал вчерашний день, и когда за окном поезда сгустилась ночь, я вспоминал, как мы возвращались с моря, я и щенок, как почти не лаяли на нас другие собаки, и какой желтой завистью светились во мраке огненные кошачьи глаза.