Похороны викинга

– Нет, дорогая, я ее не трогал, – ответил я. Изабель неожиданно обняла меня, и я поцеловал ее в губы.

Она заплакала, я поднял ее на руки и отнес на диван. Там я сел рядом с ней и, крепко обняв ее, покрывал поцелуями ее лицо. Я вдруг понял, что я ее люблю, что я всегда ее любил, но до сих пор только как товарища моих детских игр, а теперь – как женщину. Если для того, чтобы мы открыли нашу любовь, нужно было исчезновение «Голубой Воды», то я был рад, что она исчезла.

– Дорогая… дорогая, – шептал я, целуя ее. – Ты меня любишь?

Вместо ответа она обняла меня и крепко прижала свои губы к моим. Мне показалось, что мое сердце останавливается.

– Люблю ли я тебя? – спросила она. – Я всегда тебя любила, я любила все, что ты говорил и делал.

– Не надо плакать, – сказал я, стыдясь своего счастья.

– Я плачу от радости, – ответила она. – Теперь, когда ты сказал мне, я знаю, что ты этого не сделал.

– Разве ты меня подозревала? – спросил я.

– Нет, – ответила она. И с женской непоследовательностью добавила: – Но ведь ты стоял у стола, Джон, и Майкл поймал над столом твою руку, и потом я видела, как ты шел ночью.

– Видела? – удивился я.

– Да, – ответила Изабель. – Я не могла уснуть и видела, как кто-то прошел мимо моей двери со свечой. Осветилась щель под дверью. Я выбежала на верхнюю площадку лестницы и увидела тебя. Я думала, что ты пошел, чтобы вернуть камень.

– Я пошел, чтобы посмотреть, на месте ли этот проклятый сапфир, – ответил я. – Я поймал Майкла над столом, а не он меня. Впрочем, я думаю, что мы оба хотели поймать Огастеса и поймали друг друга.

– Я так мучилась, – продолжала она, – все улики были против тебя… Мне казалось, что я ухудшаю твое положение, когда говорю про Огастеса… Но я не могла не сказать, я знала, что он не мог быть виновным… – Она вытерла глаза и продолжала: – Но теперь мне все равно, ты уверен, что ты меня любишь?

Я попробовал уверить ее в том, не прибегая к словам.

Звук приближающихся шагов вернул вас с облаков на землю, и мы быстро вскочили. Когда Дэвид вошел, Изабель укладывала свои ноты, а я внимательно рассматривал свою записную книжку.

– Простите, сэр, – сказал Дэвид, останавливаясь передо мной, – разрешите с вами поговорить, сэр.

– Вы уже со мной говорите, Дэвид, – ответил я.

– Нет, сэр, разрешите поговорить с вами наедине, – уточнил он.

Я вышел с ним в коридор, и, закрыв дверь, он передал мне конверт.

– От мистера Дигби, сэр. Он велел мне передать вам письмо так, чтобы никто не видел… и ровно в десять часов вечера.

– Спасибо, Дэвид, – сказал я и пошел в курительную комнату, чтобы там прочесть письмо. Я должен был бы волноваться и мучиться тяжелыми предчувствиями, но вместо этого испытывал буйную радость. Я готов был танцевать в коридоре и не сделал этого, только не желая смущать солидных предков Брендонов, портреты которых неодобрительно смотрели на меня с обеих стен.

– Крайне эгоистично, сэр, – пристыдил я сам себя.

Курительная была пуста. Из соседней бильярдной раздавалось щелканье шаров. Огастес, видимо, был занят своим любимым, хотя и несколько непродуктивным делом. Я зажег свет, разворошил кочергой угли в камине, придвинул к нему самое удобное кресло, сел и зажег трубку.

Если бы я получил это письмо до разговора с Изабель, я разорвал бы конверт дрожащими руками и с замиранием сердца. Но теперь все мне было безразлично. Любовь делает людей эгоистичными. Не спеша я открыл письмо бедного Дигби и стал его читать. Вот что он писал: