Похождения бравого солдата Швейка

Свидетелем всей этой сцены был прапорщик Котятко, который потом рассказывал, что, услышав голос Швейка, поручик Лукаш подпрыгнул, схватился за голову и упал на руки Котятко. Когда его привели в чувство, Швейк, стоявший все время во фронт, руку под козырек, повторил еще раз:

— Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я опять тут.

Поручик Лукаш, весь бледный, дрожащей рукой взял сопроводительные бумаги, подписал их, велел всем выйти и, сказав жандарму, что все в порядке, заперся со Швейком в канцелярии.

Так кончился будейовицкий анабасис Швейка. Не подлежит сомнению, что Швейк, если б его не лишили свободы передвижения, сам дошел бы до Будейовиц. Если доставку Швейка по месту службы поставили себе в заслугу казенные учреждения, то это просто ошибка. При швейковской энергии и неистощимом желании воевать вмешательство властей в этом случае было только палкой в колесах.

* * *

Швейк и поручик Лукаш смотрели друг на друга. В глазах поручика были ярость, угроза и отчаяние. Швейк глядел на поручика взглядом нежным и полным любви, как на потерянную и вновь найденную возлюбленную.

В канцелярии было тихо, как в церкви. Слышно было только, как кто-то ходит взад и вперед по коридору. Какой-то добросовестный вольноопределяющийся, который сидел дома из-за насморка — это было ясно по его голосу, — гнусавя, зубрил: «Как должно принимать членов августейшей семьи при посещении ими крепостей». Четко доносились слова: «Sobald die höchste Herrschaft in der Nähe der Festung anlangt, ist das Geschütz auf alien Bastionen und Werken abzufeuern, der Platzmajor empfängt dieselbe mit dem Degen in der Hand zu Pferde, und reitet sodann vor»[195].

— Заткнитесь, вы там! — крикнул в коридор поручик. — Убирайтесь ко всем чертям! Если у вас бред, так лежите в постели.

Было слышно, как усердный вольноопределяющийся удаляется и как с конца коридора, словно эхо, раздается его гнусавый голос: «In dem Augenblicke, als der Kommandant salutiert, ist das Abfeuern des Geschützes zu wiederholen, welches bei dem Absteigen der höchsten Herrschaft zum drittenmale zu geschehen hat»[196].

А поручик и Швейк продолжали молча смотреть друг на друга, пока наконец первый не сказал тоном, полным злой иронии:

— Добро пожаловать в Чешские Будейовицы, Швейк! Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Ордер на ваш арест уже выписан, и завтра вы явитесь на рапорт в полк. Я из-за вас нервничать не буду. Довольно я с вами намучился. Мое терпение лопнуло. Подумать только, как мог я так долго жить рядом с таким идиотом!

Поручик зашагал по канцелярии.

— Нет, это просто ужасно! Удивляюсь, почему я вас до сих пор не застрелил. Что бы мне за это сделали? Ничего. Меня бы оправдали, понимаете?

— Так точно, господин поручик, вполне понимаю.

— Бросьте ваши идиотские шутки, а то и в самом деле чего-нибудь добьетесь! Теперь вас как следует проучат. Вы зашли в своих глупостях так далеко, что вызвали наконец взрыв.

Поручик Лукаш потер руки:

— Теперь уж вам конец!

Затем он вернулся к столу, написал на листке бумаги несколько строк, вызвал дежурного и велел ему отвести Швейка к профосу[197], а профосу передать записку.

Швейка увели через двор, а поручик с нескрываемой радостью смотрел, как отпирается дверь с черно-желтой дощечкой с надписью «Regimentsarrest»[198], как Швейк исчезает за этой дверью и как профос через минуту выходит оттуда один.

— Слава Богу, — подумал поручик вслух. — Наконец-то он там!

В темной дыре Мариинских казарм, куда впихнули Швейка, его встретил сердечным приветствием валявшийся на соломенном матраце толстый вольноопределяющийся, который сидел там уже второй день один и ужасно скучал. На вопрос Швейка, за что он сидит, вольноопределяющийся ответил, что за сущую ерунду. Ночью на площади под аркадами он в пьяном виде случайно дал по шее одному артиллерийскому поручику, собственно говоря, даже не по шее, а только сбил ему с головы фуражку. Вышло все это так: артиллерийский поручик стоял ночью под аркадами и, по всей видимости, охотился за проституткой. Вольноопределяющийся, к которому поручик стоял спиной, принял его за своего знакомого, вольноопределяющегося Франтишека Матерну.