— Вы забываете, — сказал Швейк, — что арестантам подходить к окну воспрещается.
— В третьих, — продолжал вольноопределяющийся, — в вагоне должен быть сосуд с питьевой водой. Об этом вы тоже не позаботились. A propos![246]
На какой станции будут раздавать обед? Не знаете? Ну, так я и знал: вы и об этом не спрашивали.— Вот видите, господин капрал, — заметил Швейк, — возить арестантов — это вам не шутка. О нас нужно заботиться. Мы не простые солдаты, которые сами обязаны о себе заботиться. Нам все подай под самый нос, на то существуют распоряжения и параграфы, которые должны исполняться, иначе какой был бы порядок? «Арестованный человек все равно как ребенок в пеленках, — как говаривал один мой знакомый бродяга, — за ним необходимо присматривать, чтобы не простудился, чтобы не волновался, был доволен своей судьбой и чтобы никто бедняжку не обидел…» Впрочем, — сказал Швейк, дружелюбно глядя на капрала, — когда будет одиннадцать часов, не откажите мне об этом сказать.
Капрал вопросительно посмотрел на Швейка.
— Вы, видно, хотите меня спросить, господин капрал, зачем вам нужно меня предупредить, когда будет одиннадцать часов? Дело в том, господин капрал, что с одиннадцати часов мое место — в телячьем вагоне, — торжественно объявил Швейк. — На полковом рапорте я был осужден на три дня. В одиннадцать часов я приступил к отбытию наказания и сегодня в одиннадцать часов должен быть освобожден. С одиннадцати часов мне здесь делать нечего. Ни один солдат не может оставаться под арестом дольше, чем ему полагается, потому что на военной службе дисциплина и порядок прежде всего, господин капрал.
После этого удара несчастный капрал долго не мог прийти в себя. Наконец он возразил, что не получил никаких официальных бумаг.
— Милейший господин капрал, — сказал вольноопределяющийся, — письменные распоряжения сами к начальнику конвоя не прибегут. Если гора не идет к Магомету, то начальник конвоя должен идти за ними сам. Вы в настоящий момент попали в необычную ситуацию; вы не имеете решительно никакого права задерживать кого-либо, кому полагается выйти на волю. С другой стороны, согласно действующим предписаниям никто не имеет права покинуть арестантский вагон. По правде сказать, не знаю, как вы выберетесь из этого отвратительного положения. Положение чем дальше, тем хуже. Сейчас половина одиннадцатого.
Вольноопределяющийся спрятал часы в карман.
— Очень любопытно, что вы будете делать через полчасика, господин капрал.
— Через полчаса мое место в телячьем вагоне, — мечтательно повторил Швейк.
Уничтоженный и сбитый с толку капрал обратился к нему:
— Если это не играет для вас большой роли… мне кажется, что здесь гораздо удобнее, чем в телячьем вагоне. Я думаю…
Его прервал обер-фельдкурат, крикнувший спросонья:
— Побольше соуса!
— Спи, спи, — ласково сказал Швейк, подкладывая ему под голову свалившуюся с лавки полу шинели. — Желаю тебе приятных снов о жратве.
Вольноопределяющийся запел:
Несчастный капрал уже ни на что не реагировал. Он тупо глядел в окно и дал полную свободу дезорганизации в арестантском купе. Конвойные играли у перегородки в «мясо», и на ягодицы падали добросовестные и увесистые удары остальных солдат. Когда капрал обернулся, прямо на него вызывающе уставилась солдатская задница. Капрал вздохнул и повернулся опять к окну.
Вольноопределяющийся на минуту задумался и затем обратился к угнетенному капралу:
— Читали вы когда-нибудь журнал «Мир животных»[247]
?— Этот журнал у нас в деревне выписывал трактирщик, — ответил капрал, явно довольный, что разговор принял другое направление. — Большой был любитель санских коз, а они у него все подохли, так он спрашивал совета в этом журнале.
— Дорогой друг, — сказал вольноопределяющийся, — история, которую я вам сейчас изложу, со всей очевидностью вам докажет, что человеку свойственно ошибаться. Господа! Уверен, что вы перестанете играть в «мясо», ибо то, что я вам сейчас расскажу, покажется вам очень интересным, хотя бы потому, что многих специальных терминов вы не поймете. Я расскажу вам повесть о «Мире животных», что поможет вам забыть нынешние невзгоды войны.
Каким образом я стал в свое время редактором «Мира животных», этого весьма интересного журнала, — долгое время было неразрешимой загадкой для меня самого. Потом я пришел к убеждению, что мог пуститься на такую штуку только в состоянии полной невменяемости. Так далеко завели меня дружеские чувства к одному моему старому приятелю — Гаеку. Гаек добросовестно редактировал этот журнал, пока не влюбился в дочку издателя его, Фукса. Фукс прогнал Гаека в два счета со службы и велел ему подыскать для журнала какого-нибудь порядочного редактора.
Как видите, тогда были довольно странные условия найма и увольнения.