Похождения бравого солдата Швейка

Вслед за сернистым китом я открыл целый ряд других диковинных зверей. Назову хотя бы «благуна продувного» — млекопитающее из семейства кенгуру, «быка съедобного» — прототип нашей коровы и «инфузорию сепиевую», которую я причислил к семейству грызунов. С каждым днем у меня прибавлялись все новые и новые животные. Я сам был поражен своими успехами в этой области. Мне никогда раньше в голову не приходило, что возникнет необходимость так дополнить фауну. Никогда бы не думал, что у Брема в его «Жизни животных» могло быть пропущено столько животных. Знали ли Брем и его последователи о моем нетопыре с острова Исландия, о так называемом нетопыре заморском, или о моей домашней кошке с вершины горы Килиманджаро под названием «пачуха оленья раздражительная»? Разве кто-нибудь из естествоиспытателей имел до тех пор хоть малейшее представление о «блохе инженера Куна», которую я нашел в янтаре и которая была совершенно слепа, так как жила на доисторическом кроте, который также был слеп, потому что его прабабушка спаривалась, как я писал в статье, со слепым «мацаратом пещерным» из Постоенской пещеры, которая в ту эпоху простиралась до самого теперешнего Балтийского океана.

По этому, незначительному в сущности, поводу возникла крупная полемика между газетами «Время»[248] и «Чех»

[249]. «Чех», цитируя в своем фельетоне — рубрика «Разное» — статью об открытой мной блохе, сделал заключение: «Что Бог ни делает, все к лучшему». «Время», естественно, чисто «реалистически» разбило мою блоху по всем пунктам, прихватив кстати и преподобного «Чеха». С той поры, по видимому, моя счастливая звезда изобретателя естествоиспытателя, открывшего целый ряд новых творений, закатилась. Подписчики «Мира животных» начали высказывать недовольство. Поводом к недовольству послужили мои мелкие заметки о пчеловодстве и птицеводстве. В этих заметках я развил несколько новых своих собственных теорий, которые буквально вызвали панику, так как после нескольких моих весьма простых советов читателям известного пчеловода Пазоурека хватил удар, а на Шумаве и в Подкрконошах все пчелы погибли[250]. Домашнюю птицу постиг мор — словом, все и везде дохло. Подписчики присылали угрожающие письма. Отказывались от подписки. Я набросился на диких птиц. До сих пор отлично помню свой конфликт с редактором «Сельского обозрения», депутатом клерикалом Йозефом М. Кадлчаком. Началось с того, что я вырезал из английского журнала «Country Life»[251]

картинку, изображающую птичку, сидящую на ореховом дереве[252]. Я назвал ее «ореховкой», точно так же, как не поколебался бы назвать птицу, сидящую на рябине, «рябиновкой». Заварилась каша. Кадлчак напал на меня в открытом письме, утверждая, что это сойка, а вовсе не «ореховка» и что-де «ореховка» — это рабский перевод с немецкого Eichelhäher[253].

Я ответил ему письмом, в котором изложил всю свою теорию относительно «ореховки», пересыпая свое изложение многочисленными ругательствами и вставив несколько цитат из Брема, мной самим придуманных. Депутат Кадлчак ответил мне передовицей в «Сельском обозрении».

Мой шеф, пан Фукс, сидел, как всегда, в кафе и читал местные газеты, так как за последнее время стал следить за заметками и рецензиями на мои захватывающие статьи в «Мире животных». Когда я пришел в кафе, он кивнул на лежащее на столе «Сельское обозрение» и что-то прошептал, посмотрев на меня грустными глазами. Это печальное выражение глаз стало у него за последнее время постоянным.

Я прочел вслух перед всей публикой:

— «Многоуважаемая редакция!

Мной замечено, что ваш журнал вводит непривычную и необоснованную зоологическую терминологию, пренебрегая чистотой чешского языка и придумывая всевозможных животных. Я уже указывал, что вместо общепринятого и с незапамятных времен употребляемого названия «сойка» ваш редактор вводит название «желудник», что является дословным переводом с немецкого термина «Eichelhäher — сойка».

— Сойка, — безнадежно повторил за мной издатель.

Я спокойно продолжал читать: