Похождения одного благонамеренного молодого человека, рассказанные им самим

- Ну и хорошо. Вы мне понравились, молодой человек. Как вас зовут?

- Петром Антоновичем.

- А ваша фамилия?

- Брызгунов.

Мне показалось, что она поморщилась, когда я сказал свою фамилию. Действительно, моя фамилия была какая-то странная; мне она самому не нравилась... "Брызгунов"... Очень уж как-то звучит скверно.

- Я вас буду, молодой человек, звать Пьером... Вы позволите?

И, не дождавшись ответа, старуха обратилась к пожилой даме:

- Кто у нас Пьер был?.. Ах, я опять забыла... напомните мне, Марья Васильевна.

- Пьер?.. Да племянник ваш, княгиня, Пьер...

- Вот вспомнила! - с неудовольствием перебила старуха. - Нашли кого вспомнить!.. Я его в дом не пускаю, а она... Вы нарочно, кажется, хотите меня раздражать... Кто же у нас Пьер, ну?..

- Крестник ваш, княгиня...

Старуха замотала капризно головой.

- Еще Пьер Ленский, сын Антонины Алексеевны.

Старуха заморгала глазками. Марья Васильевна в смущении снова поднесла флакон с солями.

- Ах, вы меня совсем не жалеете... Каких это вы все Пьеров вспоминаете?..

Она озабоченно стала припоминать, и вдруг лицо ее оживилось.

- Ну, вот вы не могли вспомнить, а я вспомнила. Помните, у покойного мужа комнатный мальчик был... славный такой... мы его Пьером звали...

Через минуту старуха забыла уже Пьера и, обратившись ко мне, заметила:

- Я вас беру, молодой человек, к себе чтецом. О времени и об условиях с вами переговорит Марья Васильевна... Я вас не обижу...

Она кивнула головой. Я поклонился и вышел из комнаты. Вслед за мной вышла и Марья Васильевна. Условия были следующие: приходить читать от семи до девяти часов вечера, за это предлагалось тридцать рублей.

Я согласился. О подробностях Марья Васильевна обещала поговорить впоследствии.

- Вы понравились княгине, - проговорила эта женщина, ласково взглядывая на меня. - Постарайтесь же оправдать ее доверие. Завтра приходите в половине седьмого.

Когда я уходил, в комнате раздался шелест. Я обернулся и мельком увидел красивую молодую девушку, выглядывавшую из дверей.

Я был на пороге, когда до меня донесся ее голос:

- Неужели он согласился?

- Да! - тихо отвечала Марья Васильевна.

В голосе девушки было столько изумления, что я обернулся, но ее уже не было в комнате.

Старый лакей проводил меня до прихожей и взглянул на меня с удивлением.

- Поладили? - спросил он.

- Да.

- Удивительно!..

И швейцар изумился, что я так долго был наверху, и, когда я дал ему гривенник и объявил, что буду приходить каждый день читать старухе, он не мог скрыть своего изумления и проговорил:

- Чудеса!

От старухи я пошел на Сергиевскую улицу к господину, желавшему иметь "способного секретаря"...

Успех моих первых шагов в Петербурге радовал меня, и я шел в Сергиевскую бодрый и довольный, в полной уверенности, что неглупому человеку нельзя пропасть в большой столице.

IV

Я скоро отыскал дом, указанный в объявлении. Швейцар заметил, что генерал живет во втором этаже, и при этом прибавил:

- Только вряд ли вас, господин, примут... Генерал очень занят...

- Однако в газетах объявлено, что его можно видеть до трех часов.

- Так вы по объявлению?.. Попробуйте... Только едва ли!.. Генерал теперь пишет... Мне только что лакей ихний говорил...

Однако я все-таки поднялся во второй этаж и тихо позвонил у двери, на которой блестела медная дощечка с выгравированной на ней крупной славянской вязью: "Николай Николаевич Остроумов".

Лакей, отворивший мне двери, тихим голосом и как-то таинственно сказал мне, что "генерал очень занят и беспокоить его теперь нельзя".

- Но я пришел по объявлению...

- Вы бы лучше в другой раз...

- Да как же это?..

- Впрочем, подождите... Я посмотрю...

С этими словами лакей тихонько приотворил двери в кабинет, заглянул туда и, обратясь ко мне, сказал с особенной серьезностью:

- Пишет!.. А когда он пишет, то не любит, чтобы его беспокоили...

- Так я подожду.

- Разве подождать?.. Вы подождите в зале. Я выберу минутку и доложу.

Я вошел в залу. В зале, за двумя ломберными столами, сидели два военных писаря и что-то писали. Полная тишина была в большой комнате. Только слышно было, как шуршали перья по бумаге.

Я просидел так минут с пять, как через залу на цыпочках прошла дама с какой-то корректурой в руках и, не обращая на меня никакого внимания, остановилась у кабинета, осторожно приотворила двери, заглянула туда и отошла от дверей.

Я кашлянул. Тогда дама взглянула на меня, и я поклонился. Она подошла ко мне, серьезная, озабоченная, с корректурой в руке.

- Вам Николая Николаевича? - спросила она.

- Да-с... Объявляли в газетах...

- Ах, извините, пожалуйста... Сейчас муж вас принять не может... Он исправляет теперь корректуру... Жаль потревожить его... Уж будьте добры, подождите немного...

С этими словами она прошла в другие комнаты, а я снова сел.

Опять через залу прошла, тихо ступая, молодая девушка, тоже с корректурой в руках, так же осторожно заглянула в двери и так же осторожно отошла назад. По счастию, она обратила на меня внимание. Я поклонился молодой девушке. Она приблизилась ко мне.

- Я пришел по объявлению... Объявляли о домашнем секретаре... Нельзя ли увидать генерала?