Поклонник вулканов

После убийства герцога с братом толпы черни еще несколько дней продолжали грабить и уничтожать имущество аристократов, поэтому «патриоты», как называли себя благородные дворяне, укрылись в замке Ово и с его зубчатых стен смотрели по вечерам на костры на биваках, которые французские войска разбили вокруг города. Когда корпус генерала Шампионе вошел в Неаполь, Скарпиа скрылся. Между населением города и французскими батальонами в течение трех дней шли ожесточенные уличные бои, наконец французы взяли верх, над королевским дворцом затрепетал трехцветный французский флаг, а из замка потянулись в город вереницы местных революционеров. Барон же ничего этого не видел и в качестве очевидца не мог представить королеве отчета, ибо все эти дни прятался.

Его тайное убежище в апартаментах епископа, который одновременно был его информатором, казалось вроде бы надежным. Но, разумеется, никакое потайное место стопроцентную гарантию дать не может. Скарпиа прекрасно знал, каким образом могут выяснить, где находится его тайное убежище (подкупом или пытками сведущих людей и др.). Он знал также, что революционеры повсюду ищут его. А разве он виноват в смерти некоторых неопытных конспираторов? Ведь не преследовал же он многих из тех, кто сейчас стоит во главе республики. Юристов, ученых, расстриженных попов, профессоров математики и химии — всего двадцать пять человек назначил французский генерал министрами во временное правительство. Их-то Скарпиа в первую очередь под любым предлогом пересажал бы в тюрьмы за призывы к космополитизму и подрывной деятельности. Видимо, они все-таки не знают, где искать его. Не знающий страха Скарпиа чувствовал, как с каждым днем слабеют его твердая воля и решительный настрой из-за вечно нудных причитаний епископа, типа: «Я всегда это знал» или «но я никогда не ожидал», а также в немалой степени от вынужденного полового воздержания, к чему он не привык. Для первого раза он осмелился привести к себе в подполье женщину, а потом трясся, что она его опознала и теперь продаст. Во второй раз, когда барон появился в толпе, с любопытством глазеющей, как перед дворцом свергнутого короля высаживают большущую сосну, он уже не боялся быть узнанным. Потом он опять затаился в доме епископа, но через несколько дней не выдержал и отправился к себе домой, написал там длиннющее письмо королеве и стал ждать, когда придут его арестовывать. Сидел и ждал. Но, видимо, враги барона думали сейчас о чем-то более важном, а не о том, как отомстить Скарпиа.

Он осмелел и жил у себя дома не таясь, пока все эти протеже псевдопросвещения напяливали на свои ленивые безмозглые головы нелепые красные фригийские колпаки[70], обращались друг к другу со словами «гражданин» или «гражданка», произносили всякие высокопарные пустопорожние речи, сжигали королевские гербы и эмблемы, сажали на всех городских площадях дурацкие древа свободы и заседали в комиссиях и комитетах, где вырабатывали конституцию по образцу и подобию конституции Французской республики. Они были далекие от жизни фантазеры, все без исключения. Зато его мстительность была далека от фантазий.

Всегда можно рассчитывать на легковерность доброжелательных людей. Они идут впереди, маршируют во главе толпы, думая, что позади следует народ, а когда оглядываются… никого уже кругом нет. Все разбежались. Одни в поисках пищи и вина, другие — секса, а третьи — укромного местечка, чтобы вздремнуть, или, наоборот, — шумной площади, где можно поскандалить и подраться. Толпа не желает быть разумной, ей хочется лишь бесчинствовать или же разбежаться. Якобинские благородные синьоры и синьорины с их сентиментальными лозунгами справедливости и свободы думали, будто они предоставят народу все, что тот пожелает или что послужит его пользе. А это, по их громогласным наивным заявлениям, означало одно и то же. Отмена суровых наказаний и церемониальная демонстрация великолепия и пышности, прославляющих мощь государства и церковь, — вот чего жаждет народ. Ну, конечно же, эти заумные профессора и либеральные аристократы считают, что они понимают народные чаяния, и собираются устроить празднества, посвященные богине Разума. Скажите, пожалуйста, Разума! Какое же посмешище выйдет из этого спектакля! Они, видимо, совсем обалдели, раз уверены, что народ возлюбит этот Разум, нет, не так — возлюбят Разум так же, как и короля? Они что, и впрямь думают, будто народ воспримет новый календарь (о чем уже и декрет издан) с названиями месяцев, взятых из французского революционного календаря и переведенных на итальянский язык?