Поклонник вулканов

О постыдной роли героя в качестве палача на службе Бурбонов заговорили в Европе, разумеется, в привилегированных европейских сословиях. Повесить лучшего поэта страны? Казнить самого выдающегося знатока греческой истории, других ведущих ученых? Даже самые рьяные противники республиканских призывов французских революционных идей были шокированы кровавой бойней, учиненной неаполитанской властью. Но классовая солидарность легко преодолела национальную неприязнь.

Ну зачем же представлять героя каким-то злодеем? Герои — они всегда полезны. Вместо того чтобы возводить напраслину на человека, не легче ли объяснить все его поступки дурным влиянием, искажавшим его решения и не портившим его характер? Хорошее не становится плохим, но сильный человек может стать слабым. А слабым он сделался потому, что перестал быть одиноким, обособленным, каким обязан оставаться герой. Ведь это тот человек, который знает, как уходить, рвать путы. Вдвойне плохо, когда герой женат, он не может быть у жены под каблуком. Ну а если он становится любовником, то, скорее всего, не оправдает надежд любовницы (как Эней). Если же он из состава трио, то должен…, но герой не должен становиться членом треугольника. Он обязан высоко парить над всеми. Герой не имеет права цепляться за юбку.

Позор, позор и еще раз позор.

Позор этим троим. Трое объединены в единое целое. Героя, который находился, по сути дела, в «самоволке», заменить было некем, да и нельзя — так решило его начальство в Лондоне, хотя ему и пришлось выдержать нелегкий нажим. Но те, кто подстрекал его, чьей пешкой он стал, не могли не ощутить на себе тяжесть официального недовольства. О роли Кавалера в жестокой мести неаполитанским патриотам говорили, по меньшей мере, довольно противоречиво. Некоторые считали, что жена вертела им, как хотела; другие же полагали, что не жена, а бурбонское правительство. Конечно же, никто и не ожидал, что дипломат может оказаться непогрешимым, каким сделали героя. Но он также не должен быть и противоречивым. Дипломат, открыто принявший сторону правительства страны, куда его назначили, неизбежно перестал быть полезным правительству своей страны, чьи интересы он должен представлять и отстаивать. Поэтому, естественно, возник вопрос о его замене.

Как-то утром Кавалер получил письмо от Чарлза, в котором тот с сожалением сообщал, что в этой дрянной либеральной газетенке вигов «Морнинг кроникл» он прочитал о назначении нового посланника в Королевство обеих Сицилий, некоего молодого Артура Пейджета. Кавалер впервые ощутил масштабы обрушившейся на него опалы. Его не только отрешили от должности после тридцати семи лет безупречной службы, но и еще вместо того, чтобы с почетом отправить в отставку, предварительно посоветовавшись с ним относительно преемника, даже не соизволили сообщить о намечавшейся замене. Он узнал о ней последним. Через месяц подоспели и бумаги из министерства иностранных дел с краткой припиской о том, что его преемник уже выехал из Лондона. Услышав такое горестное известие, королева со слезами на глазах обняла свою дорогую наперсницу и подругу, супругу британского посла. «О-о, что же я буду делать без своих друзей! — причитала она. — Это все происки французов».

Роковой Пейджет, как назвала его королева, прибыл в Палермо и спустя пять дней был принят Кавалером. И вот перед ним стоит молодой человек — Пейджету исполнилось всего-навсего двадцать девять лет, он был на целых сорок лет моложе Кавалера, — к которому экс-посланник не испытывал никаких снисходительно-покровительственных чувств старшего и умудренного опытом коллеги.

— А вы до назначения сюда какой пост занимали? — холодно спросил Кавалер.

— Я был чрезвычайным посланником в Баварии.

— Но не полномочным министром?

— Так точно.

— Я слышал, что вы занимали тот пост всего один год?

— Да, так оно и есть.

— А кем были до того?

— Бавария — это мой первый дипломатический пост.

— Вы, разумеется, знаете итальянский язык.

— Да нет, не знаю, но выучу. В Мюнхене я немецким быстренько овладел.

— И вам потребуется также овладеть еще и сицилийским диалектом, поскольку, кто знает, когда их величества задумают вернуться в первую столицу. Ну а неаполитанский диалект тоже нужно знать, даже если не придется увидеть Неаполь, поскольку король на чистом итальянском не говорит.

— Да, я слышал об этом.

Затем несколько минут они молчали. Кавалер мысленно ругал себя за излишнюю словоохотливость. Наконец Пейджет, нервно откашлявшись, осмелился сказать, что готов вручить свои верительные грамоты королю и королеве, как только Кавалер вручит свою отзывную грамоту.