Поклонник вулканов

— Эй, там! Не сметь смеяться! О свет моей жизни! Радость моего сердца! Так молода. Все еще невинная, по крайней мере, я так надеюсь. И вдруг мертва. Вот ее безжизненные прекрасные белые руки, которые я целовал бы, эти прекрасные руки, которые она положила бы сюда. — И он показал на низ своего живота.

(Кавалер умалчивал о том, что он не раз имел честь видеть интимное место короля — белая-пребелая кожа, кое-где покрытая прыщами. Впрочем, доктора говорили, что это верный признак доброго здоровья.)

— Тебе что, не жалко меня? — закричал король на Кавалера.

(Впоследствии Кавалер никогда не говорил, как он все же вышел из столь неловкого положения, но не забывал упомянуть, что во время этого грубого фарса священник, весьма похожий на карлика, не переставая распевал молитвы по усопшей. А когда собеседник замечал, что это, видимо, был не настоящий священник, Кавалер всегда отвечал, что раз уж многие католические попы позволяют втягивать себя во всякие богомерзкие шутовские проделки, то и этот карлик вполне мог бы быть настоящим священником.)

Мальчику в гробу стало жарко, он начал потеть, и шоколадные точки потекли. Король, с трудом сдерживая смех, приложил свои пальцы к его губам.

— Я закажу оперу про все это! — воскликнул он.

«Ну и так далее, и тому подобное», — говорил напоследок Кавалер.

Может быть, слово «опера» напомнило Кавалеру одну сценку, свидетелем которой он оказался недавно вместе с Кэтрин. Это случилось в последний вечер ежегодного праздничного карнавала. Они были в театре «Сан Карло» на премьере новой оперы, музыку к которой сочинил Паизиелло[9]. Через две ложи от них сидел король, который регулярно наведывался в театр, чтобы посмотреть, помурлыкать мотивчик, поорать и поесть. Вообще-то он редко занимал свою ложу, чаще забирался в чью-то другую, к каким-нибудь знатным лицам, которые должны были почитать за честь такое непрошеное вторжение. В тот вечер король приказал принести ему в ложу блюдо макарон, поэтому зрителям в соседних ложах поневоле пришлось наслаждаться ароматным запахом подливки из масла, сыра, чеснока и мяса. Затем король наклонился над барьером и принялся швырять горячие макароны с подливкой вниз, в партер.

(Здесь Кавалер, как правило, останавливался, ожидая реакции слушателя. «А что же несчастные зрители?» — спрашивал его собеседник. — «Вообразите только их ощущения, — говорил Кавалер, — но каждый старался выразить свой восторг от забавной проказы короля».)

Конечно, некоторые приходили в расстройство, увидев, что на их пышных нарядах появились жирные пятна, а когда они начинали стряхивать с себя макароны, король громко ржал от удовольствия. Большинство же воспринимали такой душ из подливки как знак благосклонного королевского внимания, а не злую шутку и, отталкивая друг друга, подбирали и съедали упавшие макароны.

(«Поразительно, — удивлялся собеседник. — Здесь что, карнавал не прекращается круглый год? Впрочем, полагаю, он вполне безобиден».)

— Позвольте рассказать мне и про другую подобную свалку, тоже устроенную королем, но она не такая уж безобидная и комичная, — говорил иногда в этом месте Кавалер. — Это произошло спустя год после тех шутливых похорон, про которые я вам поведал.

Вместо умершей Мария Терезия избрала в качестве другой нареченной невесты свою младшую дочь, которая, узнав, кому ее отдают в жены, разразилась при отъезде из Вены еще более горькими слезами, нежели ее покойная сестра. По счастью, эта эрцгерцогиня прибыла в Неаполь в целости и сохранности. И вот настал день свадьбы.

— Должен заметить, — разъяснял далее Кавалер, — что для всех значительных придворных празднеств здесь принято сооружать искусственную гору, увешанную разнообразной едой.

— Неужели целую гору? — удивлялся обычно собеседник.

— Да, да. Целую гору. Посреди большой площади перед дворцом бригада плотников сколачивала из бревен и досок каркас гигантской пирамиды. Потом ее обтягивали красивыми матерчатыми драпировками, украшали, вокруг разбивали небольшой искусственный сад, огороженный чугунным заборчиком, а около входа устанавливали две аллегорические фигуры.

— Можно спросить: а какова высота той горы?

— Точно не знаю, — отвечал Кавалер, — но не менее 12 метров.